если вам что-то интересно, не стесняйтесь))

---

Сашка снится мне.

Сашка снится мне, снится без конца. Я будто веду двойную жизнь – одну наяву, но с закрытыми накрепко глазами, другую – во сне, где я реальнее себя самого. Мне стыдно, потому что это – измена, мне больно, потому что это – неправда.

Мне жутко, потому что сон нужнее жизни. Я поменял бы их местами, пускай мне снится мой уютный, чистенький быт, папина машина, сигареты в пальцах друзей, клоунада на лекциях. И пусть пустой мир без стен, без красок, без запахов станет моей жизнью. Только бы каждый раз встречать в нем ее.

Из пяти чувств там главное – осязание. Я трогаю и глажу Сашку, я чувствую подушечками каждый ее позвонок, ее волосы щекочут, а дыхание греет. Какая она сейчас, мне неведомо, может быть носит пирсинг в лице или обрила голову. В мой сон Сашка приходит такой, как я ее запомнил, поэтому мне не обязательно на нее смотреть. Я всегда извиняюсь перед ней за то, что живу дальше. За то, что не умер в тот момент, когда последний раз мы разомкнули ладони.

Сашка никогда не извиняется. Она сейчас влюблена в нового мужа, должна пройти пара лет, пока он приестся и Сашка вспомнит обо мне. Она вспомнит. И ворвется в мой уютный быт, подожмет под себя ноги на сидении машины, и будет только сигарета в ее руке, и никаких лекций. Этого ждать так долго. Я хочу трогать ее сейчас. Как я хочу поменять сны с реальностью, ведь Сашка снится мне без конца.

---

Строго после приема пищи

Моя Сашка – коробка шоколадных конфет. Судьба прячет ее от меня на верхней полке, а если я потянусь к ней в неположенное время, больно шлепает по пальцам. Сашка выдается мне порционно по неведомому мне расписанию, но строго после приема пищи, когда съел одну конфетку и уже больше не лезет. И это судьба считает правильным, потому что иначе – диатез, иначе – зубы. Иначе, доберись я до коробки, истосковавшийся по содержимому, я смел бы ее в один присест, прямо сидя в пижаме на кухонном полу, размазывал бы шоколад по щекам, ревел бы в голос от удовольствия. И, конечно, получил бы заворот кишок, тошнотворную передозировку Сашки, какая была у меня, когда я только наткнулся на эту коробку, а судьба еще не успела сообразить, что ее следует держать от меня подальше. На самой верхней полке и выдавать порционно строго после приема пищи.

Да и начинку мне не приходится выбирать. Сашка – это такое шальное ассорти, черт ногу сломит. Завладей я коробкой, я бы опытным путем смекнул, где какая сердцевина, какова она на вкус, лучше ее медленно с чаем или целиком, не жуя.… Но ту редкую крохотную подачку я скорее пихаю в рот, не изучая, не принюхиваясь, ничего не соображая. Я готов к сюрпризам - а куда деваться - и наслаждаюсь долгожданной сладостью, и вздрагиваю от неожиданной кислинки, и морщусь, если вдруг сердцевина горчит. Любой привкус, любой оттенок аромата буду удерживать в себе изо всех сил, лишь бы запомнить, лишь бы дотянуть до следующей дозы.

Что и говорить, я пропащий наркоман. Как я живу между порциями? Ем, сплю, дышу, вот как. Мой рот не посещают никакие вкусы, мой нос не наполняет ни один запах. Я выгнал их всех, чтобы как можно долго носить в себе осадок Сашки. Только раз в год я подхожу к окну и вдыхаю полную грудь – когда начинает таять снег. Весна пахнет Сашкой. Еще можно пожить.

Мне не страшно, что однажды конфеты в коробке закончатся. Судьба сообразительная, верно рассчитывает порции. Как бы не оказалось, что и кухня, и верхняя полка, и коробка конфет давно уж чужие, и руку мне больше за ними не протянуть.

---

Страны

Меня называют странным, но это не так. Странные люди, они большие выдумщики. Они видят всякие картины или сочиняют страны и как бы живут в них у себя в голове, отсюда и название - странный. Они всегда говорят медленно и как будто смотрят сквозь тебя. На самом деле им просто не хочется оставлять то, что у них в это время в голове, без присмотра, но приходится странствовать из их мира в этот. А потом они рисуют эти картины или записывают про страну на бумаге; и если спустя годы другим людям это понравится, они станут называть странного человека талантливым.

А я не странный, я просто дурацкий человек. У меня совсем нет своей страны, ни своей картины, ни даже самого маленького острова. Мне кажется, что в моей голове лучше просто никогда не жить, так там неуютно и уныло. Я однажды пробовал записать что-то, и у меня вышло:

Червя клевали петухи,
Ах, это за грехи.

Тогда я был маленький, и мама смеялась, а бабушка сказала, поучительно! и на следующий день умерла, наверное, ее забрали эти пауки. Я больше ничего никогда не записывал.

Потом, уже в школе, у меня появилась соседка по парте. Это была моя единственная соседка, потому что никто никогда со мной не сидел. А эта пришла, и ей некуда больше было сесть, так и стала моей соседкой. Соседка была странной, я это сразу понял: она оттопыривала губу и тыкала в зубы концом косы, а сама была в своей голове. Как-то я спросил: какая она, твоя страна, расскажи. А то у меня нет своей, только одна дурацкая голова. Так мы подружились.

Когда люди подружатся, это означает, что у них не станет друг от друга секретов, ни самых маленьких, ни даже очень больших. Сначала моя подружка разрешила мне провожать ее домой, потом показала свой телевизор, а потом и свои синяки. И моя подружка, в конце концов, позволила мне одним глазиком побывать в ее стране. Там было тепло и ярко, и там все ее любили, и меня там любили тоже; там были всякие животные, но только все маленькие и очень дружелюбные, и дождя там не бывало. И все-таки я не захотел жить с ней в ее стране, потому что там все было как будто из ваты - все пушистое и светлое, и мне стало неинтересно. Я вернулся домой.

Я вернулся и осмотрелся, и как будто кое-что понял, как будто поселилось что-то в моей дурацкой скучной голове. Тогда я пошел к маме и поступил плохо: я рассказал один секрет своей подружки, тот самый, про синяки. И когда, немного спустя, мы сидели с ней в кабинете у внимательного дяди в серой форме, и мама говорила ему про мою соседку: "Это так страшно", я захотел узнать, почему. Мы вышли, и мама стала объяснять мне, что очень страшно жить с такими родителями, которые оставляют на тебе синяки.

Днем позже я спросил у мамы, как так случается, что мне с ней ничего не страшно. Это потому, что она меня не бьет? И мама сказала, нет! это потому что мы есть друг у друга.
Теперь мне кажется, что странные люди - вовсе не странные. Просто очень одинокие и напуганные.

---

Ты мне давно не пишешь писем

Ты мне давно не пишешь писем.
Какая скука
Писать о том, что сотни раз
Рассказано друг другу.
Мы засыпаем, отвернувшись,
Живем, как в коме.
Не тронуть словом -
Паутинка их теперь весомей.
Не помню, как последний раз мы
Сцепляли пальцы...

"Все так живут, - смеется мама, -
Нашлись страдальцы!
Писать о том, что сотни раз
Рассказано друг другу -
Такая блажь невообразимая,
Сродни недугу.
Надежный парень. Не прохлопай
Свою удачу".

...А я на полке старых писем
Конвертик прячу.

---

Не бог весть как.

Я не верю в бога, поэтому прошу у него всякие глупости. Пусть придет поскорее этот долбаный трамвай, прошу я, а то Марченко опять будет купать меня в своем фирменном профессорском презрении всю первую пару! Или: ну что же этот темненький не обернется? Бог, дай-ка ему в лоб посильнее, пусть хоть одним глазиком покосится! Уж так я сегодня причесана хорошо.

Но это я так прошу, несерьезно, бог ведь не водит трамваи.

А вот в сессию я взываю требовательней: пожалуйста-пожалуйста, помоги мне сдать латынь на пятерку! Если сдам, обещаю все лето читать по программе, и не курить, хотя бы по утрам. Ну а если на четверку, то только не курить.

А уж коли сдаю, то это повезло, а обещания можно и не выполнять, бога-то все равно нет!

Бывают дни, когда я даже злоупотребляю своими отношениями со всевышним. Ну такие дни, когда ковыляешь поздно, весь уделанный придорожным месивом, и вот оно, кажется, близко метро, рукой подать. Сейчас, сейчас, минуточка, и в тепло! И тут как поскользнешься каблуком и на спину - хлоп! - прямо под карниз, где птички сидят, а птички эти, глумясь, сверху на тебя капнут... Тут уж, мудак ты, говорю, боженька, пошел бы заместо Петросяна покривлялся, тебе самое оно.

А ответить-то некому. Я отряхиваюсь и дальше иду.

Ясное дело, я не всегда так панибратски звала бога мудаком. Было время, я наизнанку молилась. Последний раз - когда стояла на негнущихся у прозрачной стены палаты, полной хныкающих аквариумов, и бредила: "Прошу тебя, Господи, сохрани мою малышку! Носик-кнопоньку, пальчики эти малюсюсенькие мои не забирай! не забирай!! Я выносила, я родила, я все нутро у доктора в мисочке оставила. Я выращу! Я смогу, я смогу."

Нет, я не верю в бога. А с какой стати, ведь он тоже не очень-то верит в меня.

---

Стихийное.

Не буду верной. Ни к чему
Себя обязывать не стану.
Я, как бы ни было, устану
И, как бы ни было, к нему
С годами расплескав влеченье,
За свежим ветром потянусь,
Не удержусь да и напьюсь
Чужих упругих струй теченья.
Они внутри гнездо совьют,
Зажгут стыдом, азартом, властью,
И нарумянят щеки страстью,
И дымкой лжи зрачки зальют.
Но сколько б ни был ветер знойным,
Я охладею и к нему.
Не буду верной. Ни к чему.
Зажглась, погрелась и - спокойна.

---

Сказка о некрасивой королевне

У одного Короля была дочь - Королевна. С детства мамки-няньки кроху завивали, одевали в богатые платья и вытирали нос платком, да таким кружевным, что нос маленькой Королевны был беспрестанно красным. Но даже с красным носом она была прехорошенькой, и каждый, кто видел, как она прогуливается с няньками по королевскому парку - Держите же ее, держите, она перепачкает туфельки! Ах, бросьте эту гадость, ваше высочество, это страшная зараза! - сразу нырял в поклон, про себя улыбаясь от глупого счастья, какая же прехорошенькая у нашего Короля Королевна. Так, прогуливаясь в парке, Королевна перешла десяти, а потом и пятнадцатилетний рубеж - и изменилось только-то и всего: ее платья стали чище, а лицо дурнее.

Да, Королевна с возрастом не становилась красавицей, увы! Из пышных кринолинов и атласных лент торчали худющие, злые подростковые локти, жесткие коленки и длинный, сильно сужающийся к кончику, нос. Мамки да няньки по-прежнему ежедневно завивали жирные вялые волосы, вплетая в них цветы из королевского парка, но цветам было так неуютно на некрасивой голове, что они сникали, не успевала Королевна покинуть покои. И придворные, как и прежде, склоняли головы, завидя Королевну, но выглядели их головы столь же поникшими. А великий Король стал еще и печальным Королем - столько надежд он возлагал на свою прелестную дочь, но все они развеялись по ветру, как утиный крик над королевским парком.

Среди дворовой черни много раз ходили страшные сплетни, что Королевна околдована Черной Ведьмой, затеявшей истребление всего королевского рода, и потомки короля пойдут все чудовищней и чудовищней, до той поры, когда никто не возьмет в супруги ни одного королевского наследника. И одна только молоденькая Белошвейка, до смерти боявшаяся колдовства, зажимала маленькие ушки и не слушала сплетен. Ей нравилась некрасивая Королевна, хотя бы потому, что она была дочкой Короля.

Остроносая Королевна нечасто встречалась с Белошвейкой, но если встречала, долго не могла вернуться к обычным королевским заботам. Ей не давало покоя маленькое личико Белошвейки и ее натруженные пальчики на ручке корзины. Лишь Королевна видела безупречные черты лица девушки, ее локти становились еще острее, а длинный нос морщило недоумение. С младенчества ей твердили, что она, Королевна, должна обязательно быть прехорошенькой, только тогда королевичи из соседних королевств станут, пихаясь, просить ее руки, а потом колоть друг друга шпагами за стенами дворца. А если Королевна некрасивая, а на самом деле красивая - Белошвейка? Кто тогда будет просить руки и колоть шпагой?

Вечерами, пока мамки чесали перед сном ее тусклые волосы, Королевна решала задачку: кому же следует быть королевной - дочке короля или красивой Белошвейке. Ей очень не хотелось подвести папу, который так мечтал, чтобы королевичи толпились, а он знай себе выбирал, с каким королем ему родниться, а с каким воевать. И после седьмой встречи Королевна приняла решение.

В тот же вечер к Королю привели старуху-оборванку: нищенка ошивалась у ворот и просила хлеба, а за то обещала выдать тайну уродства королевны. Король распорядился принести и хлеба, и вина, а когда нищенка отставила чарку, выгнал всех придворных из залы и сам спустился к старухе. Она узловатой рукой стирала мокрые крошки с губ, а взгляд из-под сального платка был ясным. Король говорил с ней до полуночи, а после просил проводить за ворота, а сам поднялся к Королевне.

- Ваше высочество! - сказал Король, - Прошу выслушать меня, хоть слова мои горьки, и произнести их будет непросто. Твоя мать была красивой женщиной, самой красивой среди всех, и самой нежной и доброй, и, умирая, она шептала мне: "Мой король, не печальтесь! Я подарила вам дочь - она будет первой красавицей королевства. И королевичи станут, толпясь, просить ее руки..." Ведь мать не может ошибаться! И вот сегодня одна женщина открыла мне глаза. Она знала людей, похитивших мое дитя из колыбели и положивших туда своего ребенка, чтобы их дочь росла в королевских покоях и не видела бед. Мне вернут мою красавицу-дочь. Ты же, их родное дитя, должна на рассвете покинуть дворец и вернуться туда, где тебе место.

Король приказал дать Бывшей Королевне немного золота, хлеба и простое платье, и за ее спиной затворили ворота. В тот же миг к ней подошла вчерашняя нищенка и повела прочь от дворца. Они миновали луга, где королевская дочь так резво и ловко скакала на своем пони, прохладный ручей, сокрытый нежной опушкой леса, куда охотники с гиканьем врывались напоить лошадей и, наконец, вошли в самый темный лес, какой только имелся в королевстве. Там спутницы остановились, и Бывшая Королевна отдала старухе все свое золото и хлеб. Да вытащила из-за пазухи ожерелье из розового жемчуга.

- Иди с миром, бабушка, - все еще по-королевски сказала девушка, - больше я тебе ничего не должна. Ты хорошо послужила мне.
- Ты доброе дитя, - сказала ей старуха, - Эта награда более чем щедра, ведь Короля нетрудно было обмануть. Куда же ты пойдешь теперь, ваше высочество?
- Я буду искать свою судьбу, - сказала Бывшая Королевна и двинулась дальше в самую-самую чащу.
Старуха возвратилась к себе в избу, где рассказала, какая история приключилась при дворе. Старшая сестра ее была, как водится, колдунья - не добрая, не злая, а Обыкновенная Ведьма. Ее-то и попросила старуха вознаградить Бывшую Королевну за смелый поступок.

- Я знаю, какого дара не хватает Бывшей Королевне! - проскрипела та. Стала Обыкновенная Ведьма разводить черный огонь под тремя дубами, собирать чародейские травы да коренья, бросать в дырявый котел и ворожить. Когда варево в котле стало кроваво-красным, Обыкновенная Ведьма бросила туда жемчужинку из розового ожерелья, чтобы навсегда привязать колдовской дар к Бывшей Королевне. А дар был таким: отныне Бывшая Королевна смотрела глазами, а видела... чем она видела, нам знать не дано, ведь дар такой в королевстве был у нее одной. А видела она сразу самое нутро человека, самую сердцевину, где нет места всякой внешней шелухе, а сосредоточена простая истина - хороший человек или плохой. Но только не подумали Обыкновенная Ведьма и ее сестра, что не предупредили они королевскую дочь о ее новом даре. Поэтому, довольные собой, они потушили черный огонь под дырявым котлом и легли спать.

Долго ли, коротко ли плутала по темному лесу Бывшая Королевна, много ли ночей провела на сырой земле, питаясь корешками и орехами, но вышла, наконец, на белый свет и очутилась на краю села. Один из домов стоял чуть поодаль, на лесной опушке, и жила в нем пара - Горбатый Карл и Кривая Марта - деревенские уродцы. Над ними насмехались и глумились селяне в редкие минуты досуга, а обычно в бабье лето и в праздники. Туда и постучала странница. Ей открыли дверь двое ладных, розовощеких и улыбчивых крестьян. Конечно, такими увидела их Королевна, замороченная ведьминым даром, ведь уродцы были неунывающими, трудолюбивыми и сердечными людьми.

Бывшая Королевна вежливо поприветствовала хозяев, и с учтивостью, достойной королевны, просила их пустить ее испить воды и умыться. Крестьяне были удивлены тем, как говорила с ними девушка, будто бы с нормальными людьми, и даже лучше! Они отвели ее в дом, накормили и согрели ей воды. За едой они расспрашивали путницу, кто она и откуда забрела в их края, но Бывшая Королевна не желала обманывать добрых крестьян, а правде никто не поверил бы, поэтому она только качала головой. Уродцы решили, что девушка беспамятна, и предложили ей остаться и жить с ними, и нарекли Сильвестрой, что значит "лесная". Бывшая Королевна с радостью зажила с новыми друзьями, помогала им по хозяйству, насколько могла, и вскорости научилась возделывать огородец и вести дом ничуть не хуже крестьянки, а ее нежные пальчики стали натруженными, совсем как когда-то у Белошвейки. А о своем даре она так и не узнала, ведь в доме уродцев отродясь не бывало зеркала.

Минули годы, и вот королевство огласили визги труб. Они несли всем подданным благую весть о скором замужестве дочери Короля. Это была Самая Благая Весть после той, про чудесное возвращение настоящей Королевны. Весь-весь честной люд был приглашен на церемонию венчания во дворец, а для дряхлых старцев из ближайших сел даже отправили повозки, и какие по дороге не сломались, такие и свезли ко дворцу всех зевак и проходимцев, а добрые люди пешком пришли. Среди прочих в нужный день ко дворцу подошла и Бывшая Королевна, кутая тонкий нос в холщовый капюшон, тяжело колотя по земле лесной палкой, скрючившись на подобие Горбатого Карла.

Бывшая Королевна страшно соскучилась по дворцу и по придворным, не говоря уж об отце. Со слезами она разглядывала любимые луга, суровые каменные стены и мосты, крохотных стражников на обзорных башнях, и даже осточертевший ей в детстве королевский парк. Вот только ни среди дворцовой знати, ни среди слуг ни одного знакомого лица так и не встретила Бывшая Королевна! Ведь невдомек ей было, что тот чистенький мужичок, в каждой морщинке укрывающий добродушие, на самом деле их угрюмый садовник, известный на все королевство своими маргаритками и багровыми шрамами во все лицо; вон та осанистая матрона, направо и налево кивающая так снисходительно, - попросту жена молочника; а одутловатые щеки с дерзкими глазками принадлежат самой хорошенькой и учтивой из фавориток Короля. Лишь только одного человека узнала Бывшая Королевна, ведь на любимого родителя всегда смотришь глазами, а видишь сердцем.

И вот людское море схлестнулось и потянулось к собору - церемония началась. Из пышных карет стали выводить виновников, но сколько не ломала глаза бедная Бывшая Королевна, никак не могла разглядеть в глуповатом рябом личике невесты утонченных черт Бывшей Белошвейки. Да и жених оказался ей под стать - короткий дурацкий лоб, приоткрытый рот и в глазах туман. Разом похолодело сердце у Бывшей Королевны. Как же так напутала старуха-нищенка, что за настоящую королевну выдала не красивую Белошвейку, а обыкновенную простушку! Рванулась Бывшая Королевна сквозь толпу, чтобы пасть Королю в ноги да надеяться на его отцовское прощение, но бдительные стражники плотнее сомкнули плечи и пригрозили ей алебардой, а самый маленький с крысиной мордочкой больно ущипнул пониже спины и обозвал килькой.

Свадебная процессия проследовала мимо и скрылась в дверях собора. Пунцовая от стыда и ярости Бывшая Королевна пустилась бегом через дворцовые площади, по мостам и мостовым, через луга и рощи, пока не оказалась опять в самой глухой чаще самого темного леса. Она кричала и выла, проклиная глупую старуху и собственную самонадеянность, и этим так растревожила обитателей лесной глуши, что одна раздражительная белка запрыгала с ветки на ветку, сетуя на непрошенную гостью всем встречным подряд. В ту пору случилось нашей старой знакомой Обыкновенной Ведьме собирать в лесу чудодейственные растения для колдовских нужд и простой хворост для очага. Ей-то на вязанку и сиганула взбалмошная белка со своими жалобами, и вмиг догадавшись, что за птица кричит в чаще, Обыкновенная Ведьма поспешила туда.

Лишь только растолковала старуха Бывшей Королевне, откуда она знает ее историю, как та накинулась на нее с кулаками и потребовала немедленно вести к сестре, погубившей ее саму, да и все ее королевство. Насилу старой Ведьме удалось успокоить шальную королевскую дочь, усадить и заставить рассказать, чем не угодила ей ведьмина сестра. И только она поведала о простецком виде невесты, припомнила Обыкновенная Ведьма, каким редким даром наградили сестры Бывшую Королевну, а предупредить забыли!

Весть о подарке ошарашила Бывшую Королевну, бедная девушка не знала, что и думать.
- Так вот почему я не встретила ни одного знакомого человека во дворце! И что же, под венец на самом деле пошла красивая Белошвейка? - спросила Бывшая Королевна.
- И к алтарю ее ведет Прекрасный Королевич, - сказала Обыкновенная Ведьма.
- Вовсе не прекрасный, - возразила Бывшая Королевна. И задумалась.
- Что ж, если все, как надо, то папа счастлив? - сказала она, наконец.
- Ты увидела на его лице печаль? - спросила в ответ старуха.

Бывшая Королевна поднялась и отряхнула подол от сора.
- Спасибо вам, бабушка. Я вернусь к своим друзьям и буду жить, как раньше.
- Что же ты, дочка, не хочешь увидеть себя? - и старуха указала пальцем на тропинку, ведущую к лесному озеру.
Бывшая Королевна пошла по тропинке. Вода озера была гладкой и чистой, и только небо отражалось в нем во всем своем величии, да кроны гигантских елей. Бывшая Королевна присела на берегу и стала смотреть в землю. Она старалась вспомнить все добрые и красивые лица, встретившиеся ей на пути, но вспоминались только пустые глаза Прекрасного Королевича и серенькая Белошвейка. За ее спиной тихо появилась Обыкновенная Ведьма, подождала, покачала головой и ушла со своей вязанкой в чащу, оставив Бывшую Королевну одну на берегу лесного озера.

---

Осеннее

Какой бесконечный вечер!
Какой бессердечный ветер!
И я не зажгу свечи.
Пусть только луна светит,

Холодным больным светом
Пусть гладит мои шторы.
Нет, мне не стерпеть это!
Я кинусь во двор скоро

В желании одной встречи!
Но только меня встретит
В такой бесконечный вечер
Один бессердечный ветер…

---

Сила искусства

В небольшом, но богатом кабинете за столом сидели двое - импозантный, манерно жестикулирующий мужчина, с ярким платком в кармане полосатого пиджака, и благообразный парнишка в клетчатом шарфе с портфельчиком на коленях. Мужчина качал головой и барабанил пальцами.
- Милый юноша, мою компанию ценят за профессиональное исполнение! Я не могу, не могу себе позволить взять человека без опыта работы, с каких-то там курсов.
- Я занимаюсь графикой с восьмого класса, Эдуард Леонидович! Быть может, я смогу оставить вам свои работы? Если место вдруг освободится...
- Э нет! Только на днях взяли человечка - прекрасный, талантливый работник, с отличным резюме, - мужчина слегка хохотнул, - и другими достоинствами. Так! Ну хорошо, хорошо, Олег. Раз уж вы, эдакий проныра, до моего кабинета дошли, давайте свои креативы. Погляжу.
Диск вмиг был вручен и проглочен машиной. Эдуард сытым коршуном сгреб мышку и наклонился к монитору. Щелчок, второй, и вдруг он сощурился, задрал бровь, ухватил себя за ноздрю и принялся теребить - вправо-влево, вправо-влево, как будто ставней хлопал - а потом повернулся к Олегу и разом перешел на "ты".
- Это - твои работы, значит?
Мальчик кивнул, указывая пальцем в экран.
- Вот в этой папке еще три дэ графику посмотрите.
Эдуард вернулся к просмотру и злосчастной ноздре. Потом, оттолкнувшись ногами, отъехал на кресле на середину комнаты, вскочил и вскинул руки. Уронил руки. Сжал кулаки и поднес их к самому своему носу и, наконец, выставил пальцы вперед, как мертвая паночка, целившая удушить Брута.
- Так! - гаркнул он и развернул свои пальцы прямо к лицу парнишки, - Чем докажешь?
- Докажу что?
- Что твои это работы.
- Там копирайт стоит...
- Ну да, ну да, копирайт стоит! Хочешь, сейчас мой стоять будет?
- Эм... А что Вас смущает?
- Ну скажи, скажи! Как мне знать, что это твои рисунки?
- Ну вот фотография там обработана - моя. Где векторная графика, откройте.
Эдуард прыгнул к монитору и заклацал мышкой.
- Где? Ну где?
- Вот эта. Это я. В этом самом шарфе, кстати.
Взгляд заплясал с лица мальчика на рисунок и обратно.
- Так! Шарф вижу! Почему нет очков?
- Я в был линзах.
- Так!
В театральной тоске Эдуард прижал запястье ко лбу, попятился и рухнул в кресло. И из-под руки глянул на Олега: тот молча ждал, и лицо его ничего не выражало. Мужчина разочарованно хмыкнул, потянулся к телефону и сахарно пропел в трубку:
- Светочка, девочка моя, у тебя портфолио с собой? Будь добра, ангел, принеси его дяде Эдику. Хочу похвастаться!
Спустя пару минут дверь распахнулась и впустила девичью попу, а за попой блондинку - она пятилась, обеими руками обхватив туго набитую розовую папку. Войдя, развернулась, облила презрением мальчишку и шефа и плюхнула папку на стол. На лице ее читалось "Ну?".
- Садись, ангел, - шепнул ей Эдуард и проводил взглядом траекторию движения ее декольте.
Развязав веревочки, он стал вытягивать из папки листы бумаги, и раскладывать в две стопочки изображением вниз; Светочкино презрение стало почти осязаемым. Наконец, Эдик закончил работу и спросил:
- Сколько я тебе плачу, зайчик?
- Тысячу, Эдуард Леонидович, - пропела, передразнивая манеру шефа, Света.
- Так! - он обратился к Олегу, - Милый мальчик! Позволь представить тебе нашего дизайнера Светочку. Светочка с первой минуты поразила меня своим недюжинным мастерством, внушительным послужным списком и исключительным личным обаянием, - декламировал он, скосив глаз в декольте.
Концентрация Светиного презрения в воздухе достигла апогея.
- Позволь также, я покажу тебе некоторые ее работы, которые, надо сказать, еще при первом просмотре очень, очень меня впечатлили!
Неделикатно хапнув одну из стопочек со стола, он метнул ее лицевой стороной на стол; картинки легли неровным веером. Олег выкатил глаза: со стола на него смотрели его работы - монтажи, векторные и объемные рисунки, обработанные фотографии - самые лучшие из коллекции. На его лице заплясала обида, но он справился, сглотнул и поднял глаза на Эдуарда. Тот смотрел не на него - на Свету. Света - в монитор компьютера, прямо на рисунок мальчика в шарфе совсем с другим копирайтом.
- Сколько я тебе плачу, зайчик? - повторил Эдуард.
Светино презрение стало больше походить на отчаяние. Она молчала. Молчал и Олег. Приподняв вторую стопочку листов, он стал перебирать их, и что-то недоброе изогнуло ему губы. Он стал так же небрежно метать на стол рисунки, мстительным, ледяным голосом разъясняя Эдуарду:
- Эти рисунки - я не знаю названия - из галереи Сайкоарт ком. Ник автора - Симба. Этот из серии "Очевидное невероятно", а этот - "Хозяйка леса", там есть любопытные приемы, кстати. Это "Падение Ангела" - работа норвежского дизайнера Пера Кристенсена с сайта Девианарт. До недавнего времени он был парикмахером, потом изучил фотошоп и стал лучшим среди любителей. О, а вот и он сам - это автопортрет. На самом деле здесь почти и нет обработки, свет поставлен таким образом при съемке. Про автора этой работы я знаю мало, ее звовут Памела Борн, она создала для своих работ сайт на Народ ру - там, кстати, и у меня сайт есть. У нее все в стиле фэнтези и с такой же своеобразной техникой. Ссылка у меня в избранном, если желаете...
Эдуард выслушал до конца. Почти все работы из второй стопки лежали перед ним, разоблаченные и обезвреженные. Сам обличитель, тут же устыдившись вспышки ехидства, сник.
- Ябедник! - с уважением сказал ему Эдуард.
Светочка терзала нижнюю губу, глядя на плинтус. На лице ее все еще читалось "Ну?", только уже с другой интонацией.
Эдуард встал. Прошелся к окну и обратно. Эдуард упивался паузой.
- Так сколько я плачу тебе, зайчик? - спросил он в третий раз.
- Тысячу, - вяло повторила Света.
- Олег! - он простер руку к мальчику, - В этой компании, так славящейся своими профессионалами, я, оказывается, плачу тысячу долларов жулику! Бесчестной, лживой девице! Позор.
Он сел.
- Светочка, убирайся, ты уволена. Олег, вы приняты! Я буду платить вам двенадцать сотен! Нет, - он повысил голос, так чтобы слышала выходящая Света, - полторы тысячи!!!
Света жахнула дверью.
- Стоп. - прибавил он уже тише, - Полторы - это перебор. Тысячи триста довольно?
- Я... я...
- Да, да, без опыта, с каких-то курсов. Кошмар.
Он сцепил пальцы в замок и ткнулся в них подбородком.
- Так! Ваши работы меня поразили еще будучи представленными этой плутовкой. Ваши познания в современном графическом искусстве глубоки, я бы даже сказал, грандиозны! В вашей работоспособности я уже не сомневаюсь. Вы на вид скромны и - кто знает - перспективны, быть может?
Он вывел рукой полуокружность в воздухе, означая этим финал беседы.
- В конце концов, сказано - сделано. Выходите с завтрашнего дня. Наказать вас штрафом я всегда успею. Идите, идите. Ахахаха, ну какова шельма!

...

Мальчик вынырнул из молотящих дверей бизнес центра, кутаясь в шарф. Он дошел до поворота, свернул, вместе со струйкой прохожих влился в толпу ожидающих сигнала на переход и обнял сзади светловолосую девочку, привалившуюся плечом к светофору. Света обернулась и кинулась ему на шею.
- Ну? Ну как?
- Ты же слышала. Я принят.
- Ииииииии! Получилось!!! Наконец-то, наконец-то!!!
- Мы молодцы, кисуля. Ну хоть с пятого раза, а повезло. Я когда его увидел, думал, этот точно не возьмет, а если и возьмет, то денег не прибавит. Такой въедливый взгляд у него - как у той бабы, которая на триста долларов предложила пойти.
- Еще какой въедливый. Если бы не только на сиськи смотрел, он бы тут же понял, что резюме белыми нитками шито.
- Он скинул-таки. Тысяча триста.
- Вот жук!!! А ору-то было. Ну и черт с ним, это же здорово!
- Лишь бы завтра не передумал...
- Нееет, этот не передумает. Он такой весь из себя мужик. Слово - кремень.
Света запрокинула голову и залилась счастливым смехом, а Олег нежно уткнулся ей в волосы носом.
- Малыш мой... Прямо сейчас будем другую квартиру искать, больше ни дня в этом клоповнике. Теперь у нас все будет, все, что захочешь. После такой практики ты точно в свою Щепку поступишь, не сомневаюсь. Эй, зеленый мигает! Ну-ка, побежали!
И мальчик с девочкой за руки кинулись наперерез ревущим столичным автомобилям.

---

Тень

Пусть буду я тенью послушной,
В ночи незаметной почти,
Ты рядом не стой равнодушно,
Посредственностью не сочти.

И пусть я завишу от света,
Но тысячи, тысячи лет
Тенями покрыта планета.
Без тени он будет ли, свет?

Ты сам замечал, что порою,
В прохладной тени отдохнув,
Глаза раздраженно прикроешь,
От солнца лицо отвернув!

Пусть буду я тенью бесплотной.
Но все же случается год,
Где тень во вселенной холодной
К затмению Солнца ведет.

---

Tabula rasa

В маленьком кафе в глубине узкого переулка полно посетителей. В душном полумраке позвякивают приборы, глухо стучат о дерево пивные кружки, то и дело вспыхивает девичий смех.

Девочка лет семи сидит у окна, обхватив ладонями стакан сока. Напротив нее остролицая блондинка нервно и зло поджимает губы и бегает глазами с двери на часы. Потом она встает, цапает со стола мобильный и выбегает на улицу. Девочка равнодушно продолжает смотреть в окно, разглядывая улочку: водит глазами по мостовой, взглядом пробегает по водосточной трубе и серой крыше напротив, спускается вниз и упирается в самое яркое пятно на пасмурной улочке - торговку цветами. Толстушку в красной шали и корзинкой, полной молодых тюльпанов. Она присела на уголок завалинки и поправляет выбившиеся из платка усталые пряди волос; тюльпаны в ее корзинке свежие и небольшие, лепестки их плотно сжаты в бутон, а нежные листья светятся соком и силой.

Не только девочка остановила взгляд на красной шали торговки; неподалеку от ее столика другие, черные с прищуром, глаза сквозь мутное стекло приметили цветы. Черноглазая женщина будто бы испанской крови, с полными смуглыми плечами, окутанными крупно завитыми локонами, хрипло и игриво говорит своему кавалеру:
- Видишь ту женщину? Сколько цветов ты мне от нее принесешь, столько поцелуев я тебе подарю!
Мужчина, повинуясь дразнящей улыбке, тут же выходит на улицу, коротко говорит с торговкой и возвращается, держа в руке всю корзину розоватых и красных тюльпанов. На лице черноглазой лукавство и азарт. Мужчина присаживается напротив и начинает бросать перед ней цветы - они падают на доски стола: некоторые ломаются, теряя лепестки, некоторые срываются с края и сыплются ей на колени, на скамью, оттуда еще ниже, покрывая пол у ее ступней хрупким и сочным настилом - и громко считает: "Один! Второй! Третий!..." С каждым новым цветком черноглазая наклоняется над столом и одаривает спутника поцелуем, а ее пышный бюст с кудряшками рюша раз за разом так и норовит собрать лужицу масла с ее пустой тарелки.
За игрой теперь следит все кафе. Черно-белые официантки застыли над столиками и у бара, повернув головы, сигареты замерли в пальцах, кружки опустились на столы, голоса затихли, только губы безмолвно считают вместе с мужчиной. И самыми упоенными глазами на чаровницу смотрит девочка у окна, тонкими пальцами сжав стакан.
Вскоре игра подходит к концу - в корзине остается всего пять цветков - и вдруг черноглазая останавливает мужчину жестом. Она собирает последние тюльпаны в букет и протягивает спутнику.
- Оставь и на ночь немного, - говорит она.

К своему столику возвращается нервная блондинка и с силой кидает на стол телефон, так что девочка вздрагивает.
- Папа не придет? - спрашивает она.
- Телефон отключил! - шипит блондинка, - Опять деньги зажал, подонок! Эта его шлюха его надоумила, не иначе! Ей мало, что он и так ни копеечки сверх положенного не дает! А ты куда смотришь, ну?
Она ловит взгляд дочери и поворачивает голову к столику, усыпанному цветами.
- Ого! Смотри, смотри, и запоминай. Вот такая же отца увела, сиськи в стороны! Ты гляди, хохочет! Курва, чтоб тебя.
Мать хватает сумку и телефон, резко встает.
- Ну-ка давай, допивай сок, и идем. Я на улице.

И почти сразу черноглазая женщина и ее спутник поднимаются и рука об руку покидают кафе. У двери они задерживаются, мужчина подзывает к себе торговку, чтобы отдать ей пустую корзину.
Девочка у окна разглядывает двух женщин: бледную мать, плюющую проклятия в телефонную трубку, ее длинные руки и пальцы, нацеленные в лицо мнимой соперницы, узкие и острые бедра, плечи, скомканные истерикой губы, и гладкую спину черноглазой, несущей с томной грацией свои совершенные волосы и бюст, жарко прильнувшей к серому костюму своего мужчины.

Будто бы что-то смекнув про себя, девочка залпом допивает сок и выходит вон, стараясь не наступить на цветы.

---

Завтра ветер переменится.

Когда Марика однажды проснулась, за окном оказалась весна. Марика, не поверив, скрутила тугую балконную ручку и шагнула через порог. И упала в объятия самого настоящего весеннего воздуха. Настороженно ведя носом, как после долгих холодов выпущенная из квартиры кошка, она осматривалась: странным было не то, что весна в принципе возможна, а в том, что Марика вдруг снова ощутила ее - не осознала умом, не почувствовала кожей, не увидела глазами, а ощутила сердцем, всем своим заскорузлым, скучающим нутром.
В юности Марика жила от весны до весны. Весной внутри у Марики что-то росло и пыталось высвободиться, подстегиваемое терпкими запахами улицы. Это что-то, как тугой росток, прорывающий ссохшуюся корку земли, норовило пронзить грудь изнутри, и устремиться ввысь, к кристальной, невыносимо-прозрачной синеве неба, какая бывает только весной. Дурманящий запах талого снега и мокрого асфальта забирался в ноздри, мигом наполнял смятением все клеточки молодого тела, и тянул, тянул таинственный росток наружу, причиняя боль сердцу, заставляя кричать и плакать по ночам.
Теперь Марика уже не помнила жгучих позывов вобрать в себя небесную синеву и звенящей легкости в голове после бессонных ночей, и давно не отличала беспокойной весенней щекотки в животе от простого голода. Марика разучилась расцветать весной, уговорив себя, что опьяняющее душевное волнение отвлекает от построения разумных, основанных на здравом смысле отношений. Только вдруг, спустя десятилетие, что-то переменилось. То ли весна была пронзительней обычной, то ли какой-то таинственный сон разбередил, разворошил колыбель, но Марика снова ощутила, как, пробужденный тонким запахом ветра мятежный росток шевельнулся и уколол ее прямо в сердечную мышцу.

Марика перегнулась через деревянные перильца, восторженно рассматривая лужайку под окнами, цветник, который она вырастила своими руками, но теперь будто видела впервые - черные, продрогшие стебли зимовавших кустов, альпийскую горку с мертвым пока фонтанчиком, которую Марика по камешку собрала сама, отказавшись от помощи мужниного дизайнера - на горке снег сошел уже полностью, и могучие булыжники матово мерцали, подставляя солнцу свои щербатые, узорчатые спины и влажную шерстку ржавого мха. Мужу горка не очень-то понравилась, он считал, что общий стиль дома и участка должен был непременно создаваться одним человеком, дабы не нарушить стилистику. Марика с большим трудом отвоевала право самой заниматься хотя бы цветником, пообещав регулярно консультироваться с их дизайнером Женечкой.
Цветник жил. Этого не заметно было постороннему взгляду, но Марика смотрела не глазами: ее полузабытый росток, внезапно рванувшийся навстречу солнцу, видел в мерзлых стеблях таких же, как он сам, мятежников, с непомерной силой воли сбрасывающих оковы стужи и расправляющих острые плечи.
Марика прикрыла глаза - они не нужны были ей, только мешали. Затаив дыхание, она прислушивалась к тому, что оживало у нее внутри; она прекрасно помнила, как люди зовут ее росток, в юности трепавший душу.

Марика быстрым шагом вернулась в комнату и крепко закрыла балконную дверь. Села на сбитые простыни, запахнула плотнее пеньюар.
У солнечного сплетения поднималось тревожное чувство, словно что-то скручивало, выжимало Марику, как белье, только вместо воды выступали слезы.
В свете ее размеренной взрослой жизни слишком острыми показались позабытые девичьи эмоции, словно она увидела себя глазами семнадцатилетней студентки - холеную, сдержанную, слегка высокомерную даму, в дорогой одежде и с вечной скукой в глазах. В свои семнадцать Марика ни за что не захотела бы стать такой.

В свои семнадцать Марика жила, не думая о завтра. Сразу после поступления на первый курс, вчерашняя школьница Марина булавкой сама проколола себе бровь, купила сапоги на высоченном каблуке и тяжелые, грубые перстни, на все отвечала маме: "Не выйдет! Я уже взрослая!" и стала представляться Марикой. Она обожала девченок-пацанок и мальчишек-сорванцов, пивко и гитары на картонках в парке, злобных соседок, грозящих милицией. Ее манили бессонные ночи и пустынные улицы и угнетала правильная, как в книжках, атмосфера домашнего уюта и хлопотливая, дотошная мать. В знак протеста Марика пачкала выглаженные крахмальные скатерти лаком для ногтей, тушила в крохотных вазочках, украшающих столы и полочки, бычки со следами кровавой помады и "случайно" выпускала попугая полетать по квартире. Для ребят Марика была своей в доску, ее первую звали пить водку в подъезде и погоняться на рейсинге на Воробьевых.

Марика заулыбалась, припомнив свой аляповатый стиль и развязные манеры. Пару лет назад ей даже пришлось уничтожить большинство своих студенческих фотографий - они могли помешать карьере мужа. Только сейчас ей стало жалко их. За какие такие грехи она намеренно стирала из своей и чужой памяти лихую, импульсивную девчонку, которая умела быть счастливой?
Странная весна заставила Марику окунуться в прошлое, и теперь воспоминания не показались ей такими уж стыдными - ей хотелось, страстно хотелось помнить все! Быстрым жестом Марика поставила на колени ноутбук, и пальцы затанцевали на клавишах.
Она знала, о чем будет писать. Белый лист нового файла быстро покрывался кружевными рядами букв, Марика не успевала записать одну мысль, как в голову уже приходили другие. Ее аккуратные ногти с замысловатым салонным дизайном клевали клавиши, вбивали, стирали, вставляли, переносили, снова вбивали текст, адресованный человеку из прошлого.


"Мой Тигрик,

Глупо писать тебе вот так, ни с того, ни с сего. Ты уже и не вспомнишь, наверно, то время, когда пил винище на крыше шестнадцатиэтажки с дурной мелкой Марикой... Не вспомнишь - и ладно, достаточно того, что я вспоминаю.
Не представляешь, как я соскучилась по тем временам.

Тебе, скорее всего, смешно - с чего вдруг взрослую тетку потянуло в ностальгию, а вот я и сама не знаю, почему. Только так вдруг захотелось к тебе прижаться, чтобы ты этим своим жестом, как раньше, взял мою кисть, перевернул вверх ладошкой и тронул губами - вроде как поцеловал, а ветер в это время сдувал тебе волосы со лба.

Тигрушка, мы так долго были вместе, а я так и не сказала тебе всего, что должна была, не сказала, как ты важен мне - такой, каким я тебя узнала, дикий, неуправляемый, вольный, как много ты дал мне и как много забрал. Чего уж скрывать, я зависела от тебя, как пушинка от урагана - куда ты дунешь, туда и лечу, не чуя ног, трепещу вся от твоей силы....

Глупый, глупый Тигрик, помнишь твой дурацкий принцип "ты мне, я тебе" - например, я бросаю курить, а ты за это обещаешь звонить и предупреждать, что куда-то уезжаешь? Ты сейчас подумал, почему глупый? Да я была готова не то, что не курить, я готова была не пить, не есть и не жить, только бы доказать тебе, как же я тебя люблю...

Мне так много хочется тебе сказать... за столько поблагодарить, ведь если бы не ты, не было бы меня, такой...
Спасибо тебе за то, что научил меня никогда не врать, наглядно показав, как больно бывает сердцу от вранья любимого человека.
Благодаря твоим стараниям, все наши знакомые узнали меня с другой стороны: не как уверенную в себе, успешную и компанейскую девушку, а как закомплексованную, измученную, зависимую от твоей любви глупышку.
Спасибо за то, что никогда не давал мне почувствовать себя красивой, наоборот, постоянно сравнивал с красавицами не в мою пользу. Этим ты подстегивал мое желание самосовершенствоваться.
Я благодарна за то, что ты показал мне, как можно отрываться - лихо, безумно, неделями пропадать у друзей, поглощая алкоголь и наркоту - так я научилась еще больше ценить домашний уют.
Спасибо, что так долго не сдавался, не давал превратить себя в примерного семьянина: в постоянных попытках побороть тебя я стала в сто крат сильнее.
Спасибо тебе, ведь с тобой я ЖИЛА, и это время я провела так, что мне есть очень много о чем вспомнить".

Марика вскинула лицо и захлопнула крышку ноутбука: мимо ее спальни в комнату мужа прошуршали осторожные шаги. Муж всегда ступал так же деликатно и еле слышно, как и вел свою политическую линию - не успеешь заметить его, стоящего прямо за спиной, и захлопнуть крышку - все, ты проиграл.
Марика пересела к трюмо и принялась расчесывать волосы; к тому времени, как муж тихонько стукнул костяшками пальцев в дверь и заглянул в щелочку, Марика, уже подкрашенная и уложенная, застегивала ремешок платья. Он с легкой улыбкой подошел к ней, привычно поцеловал в висок, чтобы не тронуть макияж, и помог застегнуть петельки на спине.
Они спустились вниз вместе, и на лестнице муж галантно придерживал Марику за локоть. В холле распрощались: Марика отправилась завтракать, муж - вновь по делам. Только в этот раз Марика не села за стол сразу, а подошла к окну и, укрывшись за колонной, провожала глазами фигуру мужа до самой машины, пока водитель открыл ему дверь, запрыгнул в машину сам, и блестящая громадина покатила прочь со двора. Разглядывая его прямую спину, красивый нос и идеальную стрижку, то, как уверенно он нес голову и как ровно смотрел вперед, Марика пыталась увязать образ мужа с сегодняшним небывалым настроением. Муж был красивым и родным, и весна была красива и дорога сердцу, но сами они были чужими друг другу, разве только не врагами, и никак не желали соединяться в одно.

Едва тронув приборы, Марика оперлась подбородком на пальцы и надолго задумалась. Молоденькая новая горничная, поднесшая графин с фрешем, хитро покосилась - она уже подметила, что хозяин не ночевал дома, а, вернувшись под утро, даже не позавтракал и укатил на работу, но еще не выпытала, как к такому повороту отнеслась Марика. Непривычное выражение на лице хозяйки, видимо, что-то ей подсказало, и она, выразив спиной сочувствие, тихонько удалилась.

У женщин и у мужчин время течет по-разному - вот о чем думала Марика. Так и получается, что ей уже под тридцать, а мужу - еще только под тридцать. На него обращали внимание молоденькие девицы, и явно находили его привлекательным. А для Марики он уже давно был просто муж.
Марика знала о постоянных изменах мужа, но не видела в них ничего из ряда вон выходящего. Мужчины полигамны - это она принимала, как должное, с детства. Мужчины изменяли женам в книгах, которые она читала, в фильмах, получавших одобрение и похвалу критиков на международных фестивалях, каждый день обиженные жены плакали в камеру на ток-шоу по телевизору. Мама Марики равнодушно закрывала глаза на измены отца, семь подруг Марики развелись с мужьями, склонными к адюльтеру, потеряв на этом больше, чем получив. Мужчины полигамны, и Марике остается только следить, чтобы случайная связь мужа не окрепла и не переросла во что-то, способное развалить их привычное, годами проверенное супружество. Нынешняя пассия мужа - молодой дизайнер Женечка - была достаточно красива, чтобы удержать его надолго, но недостаточно умна, чтобы завладеть им насовсем. О ней Марика беспокоилась меньше всего, и даже позволила заниматься фасадом и интерьером дома, благо талант у девочки был. Пока Женечка из кожи вон лезла, чтобы удовлетворить хозяйские капризы, Марика присмотрелась к ней, ненавязчиво задала пару вопросов и, удовлетворившись, предоставила ей во временное командование дом и во временное пользование мужа.

Почти не притронувшись к еде, Марика вышла из-за стола. На этот раз она устроилась с ноутбуком прямо на балконе, позволяя сладкому ветру приносить ей мысли и воспоминания. Перечитав написанные с утра спонтанные строки, она уничтожила последний абзац и принялась писать заново.

"Мне так много хочется тебе сказать... за столько поблагодарить, ведь если бы не ты, не было бы меня, такой...
Оказывается, в голову приходят не только приятные воспоминания, а о плохом я хотела бы промолчать. Мне очень важно сохранить это чувство, которое почему-то проснулось в душе, как будто я снова маленькая дрянная девчонка, как будто я снова влюблена в тебя, не так, как любит взрослая, солидная дама, а как раньше, когда сводит челюсти и хочется разреветься. Как бы мне хотелось знать, можешь ли ты снова любить меня так, как раньше...

Какой я была тогда, Тигрик, ты сможешь вспомнить? Совсем, совершенно, ни капельки не похожей на теперешнюю?..."

И Марика, больше не удерживая щипучих слез, стучала и стучала по клавишам, нанося на белый лист обрывки воспоминаний о своей самой первой и самой вечной любви, закопанной и позаброшенной под слоем домашних и светских обязанностей жены преуспевающего политика.

Муж вернулся к ужину. Глухой стук ворот и шорох шин вывели Марику из ностальгического транса, и она, окинув взглядом написанное, отложила ноутбук.
Он привез с собой Женечку - ее визит был запланирован, но Марика совсем позабыла о нем и была неприятно удивлена. Марика уже второй раз за день укрылась за колонной и смотрела, как они приближаются к двери - Женечка шла, мелко переступая ножками в кремовых туфельках, ухоженной ручкой опиралась на его предплечье, а учтивая светская улыбка не сходила с губ. На секунду ей показалось, что это не Женечка, а предыдущая пассия мужа, а может даже и самая первая, а может, четвертая с конца... Все они так же ступали и так же улыбались - юные хищницы, точно уверенные в том, чего хотят достичь и какой ценой.
Для нее не было загадкой, почему он выбирает именно таких девиц - точных копий Марики, только молоденьких и свежих. Марика не сомневалась, что ее нынешний образ в точности отражал все потребности мужа, в конце концов она сама долгой и мучительной ломкой пришла к этому образу, точно зная, каким ему следует быть. Только юности у нее больше не было - ее она отдала безумным авантюрам своего дикого Тигрика, не умея по молодости угадать, какую женщину он хотел бы видеть рядом с собой. Как бы там ни было, их юность не заменит силы и опыта Марики, только поэтому именно она его жена. Совсем скоро Женечка решится намекнуть любовнику на потребность в гарантии надежного будущего их отношений и этим резко и навсегда их оборвет.

Только завидя Марику, выходящую из обеденного зала, девица тут же раскланялась и юркнула по направлению к бассейну. Муж повторно потревожил висок Марики извиняющимся поцелуем и проследовал за Женечкой - давать хозяйские указания трудолюбивому дизайнеру. Марика осталась стоять одна у лестницы, закусив губу.
Глупо было надеяться на весну. Через тройную защиту шерстяного пиджака, рубашки цвета айвори с идеальным для занятого человека соотношением хлопка и синтетики и его толстой политической шкуры деликатному ветерку ни за что не пробиться. Хорошенькая любовница должна присутствовать обязательно, даже если она полная дура, ведь это вопрос престижа, а не личных предпочтений.
Марика взбежала наверх, схватила с кровати ноутбук и раздраженным, злым жестом удалила утреннее письмо. Какие, к черту, Тигрики... Настолько тщательно она сваяла из себя памятник идеальной жене, что теперь этот образ не уживется с дешевыми девичьими эмоциями, изъеденными лучами успеха и благополучия, рыхлыми и почерневшими, как талый снег... Идеальная жена сейчас спустится вниз и закажет на кухне третий прибор.

Молоденькая горничная вытаращила глаза и даже пару секунд постояла, раздувая ноздри, прежде чем отправилась накрывать на стол. Ее выразительная спина щетинилась негодованием и разочарованием. Пожалуй, она с каждым часом теряла уважение к такой на вид властной и умной хозяйке, которая на деле не только спускает мужу ночные похождения, но и приглашает его шлюху к столу. У Марики стало тяжелее на сердце от безжалостного монолога этой спины. Вчерашняя школьница Марина рассудила бы точно также.
К ехидному восторгу горничной, ужину не суждено было состояться. Через полчаса со стороны бассейна донесся голос, не совсем вежливыми интонациями выражающий недовольство. Ему отвечал спокойный негромкий тембр мужа. Голоса приближались, и вот через холл стрелой пролетела фигурка в кремовых туфлях, и, визгливо ругаясь, зацокала к воротам. У самой машины она обернулась, показав мокрое лицо в неровных красных пятнах, неприличным жестом выбросила вперед руку с поднятым пальцем и со всей силы закрыла за собой дверцу. Водитель продолжал стоять, облокотившись на капот и сложив руки на груди, только глаза его ждали распоряжений хозяина. Муж махнул рукой из дверного проема; тот сел за руль и повез Женечку вон за ворота. Муж выдохнул, как человек, наконец, совершивший давно задуманное, и покинул холл. Наверху тихо хлопнула дверь. Горничная с каменным лицом забрала со стола третий прибор и ушла, хохоча спиной. Марика же осталась стоять у окна, пока не начало темнеть.

В своей спальне муж тоже долго стоял лицом к окну, потонув глазами в цветнике, к пробуждению которого с утра так пристально присматривалась Марика. На фоне голубоватого вечера его черный силуэт был уже не столь горделивым: опущенные плечи и узкая ладонь, опирающаяся о раму, выдавали усталость. Уловив шаги Марики, он чуть распрямился, но не обернулся.
- Смотрю твою горку, - сказал он хрипло. - Я был неправ, она хороша.
Марика подошла ближе и ткнулась носом в пиджак ровно между лопаток.
- Прости за эту сцену - попросил он и, почувствовав, что она покивала, продолжил:
- Я вдруг подумал, что мы что-то упускаем, Мариш. Как-то замотались, закружились, столько дел... Ведь мы были совсем другими! Если ты позволишь, я хотел бы начать сначала. Больше никаких дизайнеров, сделаем дом сами. И давай поедем завтра вечером на Воробьевы!
Его рука отпустила раму и коснулась ее пальцев, потянула вверх, через плечо, и поднесла к губам, перевернув ладонью вверх. Кожу едва тронуло теплое дыхание, но Марика знала, что это он на мгновение коснулся ее ладони губами.

---

Названия еще нет. Это пробный вариант повести! очень жду отзывов!!!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 
Вздрагивая плечами от весенней предрассветной прохладцы, запинаясь носками кроссовок о плиты, идет по трамвайным путям девочка-подросток. Худенькая, нахохленная, светлые волосы брошены вдоль спины, на бледном личике доживает вчерашняя косметика. Короткие шорты выставили на показ усталые ноги, где на коленях расплываются, вспухая, коричневатые кровоподтеки. Огромная мужская футболка то и дело сползает с острого плеча.
Девочку, раздраженно потренькав, обгоняет первый за это утро трамвай. Она замирает на секунду, решая, бежать ли следом, но до остановки еще полпути, и, обняв себя дрожащими ручками, девочка продолжает путь к дому пешком.

...

Неверным было бы утверждение, что Виктоша являлась исключительно романтичной натурой. Романтик в ней никак не мог дать должного отпора цинику - доверяя своему сердцу и творческому настроению, она, тем не менее, верно подмечала все реалии нелегкой жизни подростка и в душе не строила особых иллюзий. Она любила рассвет и всем существом тянулась к переливчатому прохладному небу, жалея, что не может взлететь, но знала, что тот, кто в этот момент сжимает ее ладонь и вместе с ней восхищается этим вечным чудом, завтра непременно полезет в лифчик. Такова была жизнь, и противиться заведенному порядку, глотая таблетки за запертой дверью ванной, представлялось неразумным. Поэтому Виктоша отвергала руку, равнодушно меняющую ладонь на лифчик, исключительно в случае приступа неодолимого отвращения к ее обладателю.

Полное одобрение такой теории Виктоша получала и от подруги - а уж той во всем можно было доверять, ибо ее самым уникальным человеческим качеством была рано развитая интуиция и какая-то своеобразная житейская мудрость. Возможно, сложились эти качества по семейным обстоятельствам: подруге выпала доля старшей и единственной дочери в суетливом многодетном семействе, подрастающем за высокими стенами бывшей коммуналки. Ватага братишек уже с самого раннего ее возраста и день ото дня все чаще оставалась на сестру, и она с тем самым рано созревшим материнским чувством раздавала необидные оплеухи своим Матвеям, Арсентиям, Еремеям и справлялась в чем-то лучше матери, и даже не раздражаясь могла объяснить, почему многодетные родители так тяготеют к диковинным именам. Саму подругу звали Февронией, но из-за непривычного слуху имени друзья приспособили для нее удобную кличку "Янка", образованную попросту от фамилии Янковская.

Полненькая, смешливая, чуть картавая Янка выгодно оттеняла Виктошу с ее астеничной томностью и некой романтичностью образа. Неразлей вода с раннего детства, с ненавистной, но обязательной музыкальной школы, категорический совместный отказ от которой стал для них первым символом подростковой независимости, они вместе осторожно изучали психологию, культуру, социологию, не только в рамках школьной программы, но и в полевых условиях спальных районов Москвы. Постепенно взрослея, они превратили свои отношения в образец настоящей мужской дружбы, когда любая просьба друга выходит на первый план, а ошибки без истерик прощаются за стаканом вина, и чуть надтреснутый мир скрепляется твердым рукопожатием, при этом добавляя в эту дружбу обязательный элемент девичей нежности и тот глубинный уровень эмоционального понимания, которого иногда так не хватает мужчинам.

Родители обеих твердо отказались переводить подруг в одну школу, рассудив, что это непременно пагубно отразится на учебе, но в качестве компромиса предоставили им достаточно свободного времени для ежевечерних прогулок, с каждым годом отдаляя час обязательного возвращения домой. И девочки с лихвой отыгрывались за упрямство предков, используя вечерние часы на всю катушку - в клубах, в парках, во дворах, заводя случайные и опасные знакомства, а потом с хохотом и сладким страхом убегая от через чур навязчивых кавалеров. Виктошин циник кутил и бесновался, цепляясь за любую возможность удовлетворить самые острые подростковые желания - на халяву выпить, покурить и урвать побольше внимания от противоположного пола.

Постепенно их жажда адреналина поутихла. К своим пятнадцати они чуть посерьезнели, оставили лихой риск и заинтересовались извечными девичьими ценностями - бесчисленным множеством романтических переживаний и построением стабильных отношений с непостижимыми, инопланетными мальчишками.

...

Антон считал Виктошу ледышкой, хоть и обожал. И был прав, ее действительно начинала пронизывать ледяная неприязнь, когда тот своими щенячьими глазами заглядывал в ее зрачки.

"Бррррр... Такой идеальный! - жаловалась она Янке, - Он правильный до неприличия! Его обожает моя мамочка, мне завидуют одноклассницы... А меня от него тошнит!"

В Антоне было все, что только загадывает школьница, думая о принце. Спокойный, рассудительный, заботливый, сильный, недурен внешне и вовсе не обделен умом, а главное, остроумием, еще будучи старшеклассником имеет приличный заработок, массу серьезных увлечений и перспективных знакомств, и прочее, прочее - волшебная картинка! Но Янка не особенно удивлялась отношению подруги, ни минуты не сомневаясь, что если бы Антон вел себя с ней так же, как с другими девушками, если бы привычно держался образа недоступного красавца, Виктоша была бы от него без ума, как и добрая половина Янкиных одноклассниц. Но на беду, Антон успел влюбиться первым...

Виктоша была впервые представлена Антону и другим Янкиным одноклассникам, когда все вместе они отправились в ночной клуб, просто так, без повода - танцевать и отмечать выходные. Пьяная Виктоша хотела двух вещей: курить и целоваться. Когда целоваться было не с кем, всегда выручала подруга, поэтому Янкины губы были Вике отлично знакомы. И после трех тостов за знакомство Виктоша выбралась с диванчика и потянула Янку танцевать.

Янка тоже была пьяна. Тогда пропадала вся ее материнская нежность и рассудительность, как не бывало, и Янка становилась развязной, даже похотливой толстушкой со смешинкой в зрачках.
Они закружились прямо у столика, переплетя волосы, пальцы, губы; одноклассники засвистели, довольные остреньким представлением. Напрягся один Антон, поднялся, разжал Янке пальцы и унес Виктошу обратно на диван. И пока Янка растерянно соображала, тот уже во всю целовал Викино лицо сам.

На следующий день Антон набрал ее номер первым, когда Виктоша едва оправилась от похмелья и еще не успела задуматься, позвонит или не позвонит тот странный мальчик, как его там зовут. Он позвонил и позвал пройтись, обещал полечить, накормить и приласкать. И на встречу Виктоша шла уже полностью подкованная всей информацией об Антоне, какую только могла дать ей Янка. И про все его лучшие качества, и про то, что он настоящий принц, и про то, что принцессой стать еще никому не удавалось.

Внешность Антона совсем не разочаровала Виктошу, с ним было приятно пройтись и ловить завистливые взгляды. Но и искорка никак не проскакивала. С ним было интересно, спокойно, но уж очень часто и назойливо он заглядывал ей в зрачки, касался щек влажными ладонями и называл с этаким торжественным обожанием - Виктория. На втором часу прогулки Виктоше уже было обещано знакомство с будущей свекровью, когда та вернется с юга, совместная поездка в Бельгию на Новый Год, а пока самое нежное и преданное сосуществование двух любящих сердец - Виктории и Антона. Виктория слушала вполуха, глядела под ноги и чуть заметно улыбалась, а внутри ее шла кровавая, мучительная битва, без пленных и компромиссов. Когда же Антон отвез Виктошу до дома на такси, перед этим вручив трогательный цветок с сине-фиолетовыми бутонами на прямом, длинном стебле, циник все-таки вышел победителем из этого поединка, а побитый и раздавленный романтик, презрительно отплевываясь, забрался в самый дальний уголок Виктошиного нутра и принялся изредка оттуда поскуливать.

Дома Виктоша объяснила отцу букет, рассказала маме о новом ухажере и обещала им обоим привести и представить Антона, чтобы они дали добро на их поздние прогулки. Когда с официальной частью семейного вечера было покончено, Виктоша сосредоточено принялась копаться в себе, пытаясь обнаружить хоть малюсенькое оправдание такого несправедливого насилия над ее обиженным романтиком. Циник, занявший главенствующую позицию, уверенно заявил, что раз само в руки плывет, то грех не взять. А вдруг целуется он хорошо. Романтик поскуливал из угла, что принимать подарки у человека, которого даже обнять в благодарность не хочется, это как-то совсем мерзко. Тогда циник великодушно уступил: ну если окажется, что целуется отвратительно, то он сдается и не станет настаивать. На том и порешили.

Целовался Антон напористо и слюняво; первый раз Виктоша даже сплюнула, не удержалась. Только подлый циник не желал сдавать позиций и объявил свое обещание не имеющим силы, а поцелуй не таким уж отвратительным. Уж очень цинику нравилось, что теперь у Виктоши есть настоящий парень, к тому же почти настоящий принц! Постепенно Виктоша нашла самый подходящий образ для своих встреч с Антоном - образ томной ледышки, снисходительно принимающей ухаживания, и без страсти, изредка, проявляющей благосклонность в виде легких объятий. Антон, будучи самым настоящим страстным скорпионом, серьезно страдал от Виктошиной холодности, лишь иногда решаясь со всей силы прижать ее к себе и завладеть ее ртом. В такую проблему несовпадения темпераментов был посвящен один только близкий друг Антона Денис, который с присущей ему невозмутимостью умел волшебным образом, с легкой иронией в голосе, успокоить: "Трахаться, что ль, не любит... Значит, будет верная. И тебя никто не обвинит, если что..."

И будучи без ума от Виктошиных нежных прядей и царского надменного взора, Антон не заметил другого, пристального и пораженного взгляда, которым с первой секунды знакомства уставился на принцессу близкий друг Денис.

А Виктоша увлеченно играла в Снежную Королеву! С друзьями Антона держалась любезно и приветливо, улыбалась шуткам и жаловала заинтересованные взгляды, Антон же ни разу не был допущен даже до ледяной щеки. Виктоша не запомнила и половины имен, но хорошо прочувствовала липкую женскую зависть, брызгами обдававшую ее из под ресниц остальных девчонок. Циник купался в этой зависти, ликуя, и даже романтик на время забыл скулить и затаил дыхание - так высоко надо всеми парила принцесса Виктория! Уже дома Виктоша с удовольствием подвела итог: от нее в восторге все друзья Антона и ее ненавидят все поголовно девушки в его окружении, кроме преданной Янки. Циник ухал от гордости, романтик же предпочел промолчать. Он, сам того не подозревая, набирался сил для реванша.

...

Раздался звонок.
Странный голос - странный, но манящий - называл ее по имени. Он говорил медленно и тихо, этот голос, чуть растягивая слова, шажок за шажком подбираясь к самому Виктошиному сердечку.
Звонил близкий друг Антона, Денис, с какой-то вечеринки. Виктоша смутно помнила его - он был то ли худеньким и темным, то ли кудрявым и светлым. Только этому голосу не нужно было лицо - он был сам по себе, взволнованный, но решительный, чарующе ритмичный, со сказочными мурлыкающими интонациями - голос усмехающегося зверя.
- Ты, наверно, не поверишь... Я и сам не верю, что сейчас это скажу. Никогда не чувствовал такого раньше, я боюсь ошибиться. Но мне кажется, что я тебя люблю.
- Немножко неожиданно...
- Я понимаю. Поэтому позвонил через три дня, а не на следующий. Я когда тебя увидел, я прямо чуть не умер. Подумал, кажется. Но нет, это не так, я три дня как неживой. Тебя хочу.
- Мне как-то странно это слышать...
- Странно? А мне казалось, тебе должны каждый день звонить и говорить "люблю", разве нет? И знакомые, и незнакомые.
- Но ты ведь друг Антону, как же ты себе это представляешь?
- Что представляю?
- Нас...
Она говорила с ним минуту, но слово "нас" уже жило в ней. Оно прозвучало так легко, будто этот голос в трубке из чужого за эту минуту стал родным и ничто на свете больше не должно было перемениться. И ничто не сможет помешать ему ею завладеть.
Голос все понял и тут же стал чуть уверенней и задорнее.
- Я не думаю об Антоне. Это неправильно, ага. Но не могу думать ни о чем, кроме твоих волос. Ты ничего сейчас не отвечай, хорошо? Я все скажу тебе в глаза, когда мы увидимся.
- Когда?
- Когда... Антон приглашает всех в гости на выходные, родители уезжают отдыхать. Паршиво пользоваться моим положением... Но он шепнул мне, что ты будешь там.
- Он не звал.
- Значит, позовет. У меня сердце обмирает при мысли, что я увижу тебя еще раз. Я скажу тебе все это снова, ладно? Прямо в лицо, скажу, что это правда, чтобы ты поверила. Если хочешь, я буду кричать!
- Не надо кричать, ты обидишь Антона.
- Я готов кого угодно обидеть. За тебя.
Виктоша опустила трубку - ее словно колотил озноб. Было удивительно приятно, и вместе с тем нестерпимо жутко: что за человек может позвонить и сказать такое незнакомке... особенно, если она девушка его лучшего друга?

...

Надо ли описывать, с какой тщательностью Виктоша собиралась на вечеринку к Антону - не ради Антона. А ради мальчишки, внешности которого не помнила, а знала только имя и то, что до изнеможения хочет слушать его мурлыкающий голос.
Он задерживался. Остальные ребята были в сборе, и уже разбежались по разным комнатам изучать антонов компьютер последней модели, разливать пиво, выбирать диски. Виктоша чувствовала, что каждая минута ожидания забирает у нее частичку жизни.
Он задерживался.
Почему? Он не придет? Тот звонок был просто пьяной шуткой...
И даже не у кого спросить! Виктоша спряталась в спальню и забилась в угол дивана, прижав ледяные пальцы к обмирающему сердцу. Вроде, приходил Антон и звал в кухню, вроде, прибегала Янка и тормошила за плечи; но лишь в момент, когда в общем гуле голосов Викино ухо различило его бархатную речь, будто спала тягучая пелена: он здесь!
Денис показался в дверях спальни и замер на пороге  - глаза в глаза. Чужое и любимое лицо, незнакомый и обожаемый взгляд, непривычная и родная ухмылка в линии рта. Он оказался темноволосым, смуглым и худым, но поджарым, как молодой леопард: вроде бы еще котенок, но под кожей уже видны крепкие и опасные в своей силе мускулы. Рядом с ним статный и широкоплечий Антон казался просто увальнем.
Одна только проницательная Янка подметила моментально разлившееся в воздухе трескучее напряжение и молчаливую паузу, в течение которой с Викиного лица уходила краска, оставляя одни огромные, застывшие глаза, и неловко замялся в дверном проеме Денис.
Денис тихо поздоровался и прошел к окну, не отрывая глаз от бледной Виктоши. Завел светскую беседу с Янкой, шутил над щегольской рубашкой Антона, интересовался программой на вечер, а Виктоша молчала, боясь прервать чарующее журчание его речи. Наконец, Денис двинулся к выходу, вполоборота опять глянул на Виктошу, и, ударяя слова, произнес:
- Я на лестницу курить.
Янка вскинула брови, наблюдая, как подруга вылетела следом, на ходу надевая босоножки. Тяжелая входная дверь пропустила ее на прохладный лестничный пролет, где ждал Денис, и скрыла от глаз.

Остановились у стены. Он не стал брать сигареты из протянутой пачки, а сказал с нежным укором:
- Я же не курить сюда шел.
Виктоша закурила одна; оба глядели в пол, и только их пальцы осторожно соприкасались, готовые в любой момент отдернуться при малейшем шорохе входной двери.
- Это была правда. И я готов повторить все еще раз.
Сохло горло. Романтик, ликуя, бросал цветы на могилку циника, а Виктоша шепнула:
- Это же нечестно, да? Мы не можем так обидеть Антона.
Денис еле слышно выдохнул с облегчением: больше не нужно слов. Она согласна.

На следующий день Янка с утра набрала Виктошин номер и потребовала объяснений. Счастливая подруга рассказала и про странный звонок, и про волшебный голос, и про долгие часы укоризненного самовнушения, результаты которого были напрочь уничтожены одним лишь взглядом на Дениса.
Дрожа голосом, сбиваясь, краснея, она рассказывала, как провели на лестнице больше получаса, не в силах вернуться в квартиру, пока Виктошу не увел Антон; как она бродила, словно в тумане, и не слышала никого - только Дениса; как они сожгли все мосты, поцеловавшись прямо за спинами всей честной компании во главе с Антоном, в то время как те увлеченно смотрели мультик на мониторе...
- У него губы нежные-нежные, Янк, пугливые. Неумелый немного и робкий... Правда я плохо помню, страшно было, аж колени тряслись! Как теперь быть, Яночек? Нельзя так... Антона жалко, но мне так противно его видеть теперь!!!
- А он так ничего и не заметил?
- Да кто его знает. Он странный, мог и промолчать. Денис говорит, надо сказать. Но у меня язык не повернется.
- Пусть Денис сам скажет.
- Надо бы обсудить, но ты знаешь, мы разговариваем только по телефону. Встречаемся - и у меня слова в горле застревают.

...

Антон использовал любую секундочку, чтобы побыть рядом со своей принцессой - пусть даже в ущерб учебе. Поэтому каждый день Виктоша возвращалась из школы не одна - ее провожал, бережно держа в руках изящный Викин рюкзачок, довольный Антон. Одноклассницы уже устали чесать языками за их спиной - никто и предположить не мог, где эта скелетина Вика отхватила такого умопомрачительного красавца.
А Вика не видела завистливо сморщенных носов - она еле сдерживала отвращение к бедолаге-красавцу. Еле сдерживала, особенно когда Антон касался кончиков ее пальцев своими, как это делал Денис. После каждого поцелуя из Виктошиной груди рвались жестокие слова, но их останавливал собачий взгляд "принца".

Весна разгулялась, стремительно прогревался воздух, и так же стремительно поднималось настроение Антона, когда он шел встречать Виктошу в пятницу - с юга вернулась мать и уже была ошарашена новостью о будущей невестке. В субботу планировался скромный семейный ужин, на котором Виктория будет официально представлена его родителям. По этому поводу - а может, и просто так - Антон нес за уши большого голубого зайца с крохотным носиком-сердечком. Заяц мягко хлопал его по ноге плюшевой попой в такт шагам.
Показался еле различимый из-за распушившейся листвы школьный двор, где по подсыхающим лужам носилась ребятня. До конца последнего урока Виктоши оставалось не меньше пятнадцати минут, поэтому Антон насторожился, увидев мелькнувшие среди пестрых школьников светлые пряди Виктории. Она была одета совсем по-весеннему - ново, легко, ярко, и хохотала над чем-то, откинув голову. Только в тот момент, когда ее глаза встретились с глазами Антона, улыбка пропала с лица, а рука резким движением тронула за плечо стоявшего спиной к Антону темноволосого парня. Антон узнал его со спины - непонятно откуда там взявшегося Дениса.
А когда увидел его решительное каменное лицо, понял все. Если бы голубой заяц мог говорить, то закричал бы - так сильно пальцы Антона сжали плюшевые уши...

...

С того дня, когда они осмелились объявить о своем предательстве, Виктоша и Денис никогда больше не обсуждали Антона. Даже то, что у него появилась девушка - их тихоня-одноклассница - Виктоше сообщила Янка.
- Олька - самая настоящая "мамочка", - рассказывала она - Даже делает ему бутерброды в школу с вечера! Сюси-пуси всякие, Тошенька то, Тошенька это.
- Ну, он хоть счастлив?
- Морда довольная, как у котяры. Особенно когда она его за щеки треплет. Все наши девки зубами скрипят от ревности!
Сама Виктоша приняла эту новость совсем без ревности, но с досадливой грустью. В отличии от нового романа ее бывшего принца, их с Денисом отношения никак не складывались. Он не умел обращаться с девушкой, считая ее скорее приятелем, чем хрупкой нимфой. Порой в день свидания Виктоше приходилось самой приезжать к дому Дениса после трех часов безрезультатных звонков на домашний телефон, отыскивать его, мокрого и замурзанного, на футбольном поле и еще час ждать, сидя на чужих куртках у забора, пока любимый набегается с такими же чумазыми пацанами. Потому что он не мог их подвести. Для прогулки оставалось минут сорок, и все их свидание Виктоша не могла обнять Дениса, чтобы не перепачкаться в подсыхающей на его одежде земле. В такие дни она непременно опаздывала домой, где мама обещала позвонить Антону и пожурить за то, что не возвращает дочь вовремя. А пристыженная Виктоша в который раз не находила слов рассказать родителям, как поступила с их любимчиком Антоном, вместо этого передавая от него привет.

Холодная голова и своевременные подсказки скептичного циника раньше помогали Виктоше сдержанно и умно вести себя в отношениях, но на этот раз, оглушенная восторженным мартовским пением романтика, она не знала осторожности. Она обожала хамоватые шуточки Дениса; она не заботилась тем, что вдвоем им частенько не о чем говорить, наоборот, звала это взаимопониманием, для которого не нужно слов; своеобразную манеру Дениса настоять на своем - просто сделать по-своему, никого не спросясь - воспринимала, как мужественность и решительность; за постоянные загулы с приятелями с одобрением называла его компанейским, а чрезмерную скрытность Дениса считала загадочностью. Кроме того Виктоша знала, что весть о злом поступке Дениса по отношению к Антону уже разнеслась по всем их общим друзьям и многие из них, стремясь поддержать обиженного, прекратили с Денисом всякое общение. Это ей казалось наивысшей степенью жертвенности, на какую только мог быть способен молодой человек ради своей девушки - потерять друзей.

Впрочем, обладать всеми этими качествами Денису было и не обязательно. Одна его кошачья манера жмурить глаза и томно, урчаще растягивать слова была для Виктоши всем - и воздухом, и пищей. Возможность глядеть на его смуглое натренированной тело, когда он в яростном порыве бросался на ворота противника, а после, в пыли и каплях пота, довольный и слегка пьяный от усталости медленно-медленно подходил к ней - только к ней! - полностью искупала неловкость от необходимости торчать на футбольном поле среди незнакомых девиц и мальчишек и обиду от неудавшегося свидания.

Зато Виктоша полюбила прощания. Нет, не сам его факт, а тот час или два, когда они, не в силах расстаться, сидели на лестнице в подъезде: сначала тесно прижимаясь плечами, ладонями, висками, потом, вынужденные расходиться, шагали друг от друга на пару метров и замирали - он у двери, она у лифта - и оставались там еще на полчаса, глаза в глаза, еле слышно шепча друг другу: "Иди сначала ты, я не могу!"... Разогнать их мог только строгий голос Викиной мамы, по телефону приказывавший немедленно возвращаться домой. Денис же выезжал обратно в свой район на последнем трамвае.

Только живучего циника остановить было невозможно. Он выкарабкался-таки из своей свеженькой могилки и по-собачьи встряхивался, а смачные комья земли с его клокастой шкуры летели прямо в романтика. Чем занимается Денис, когда Виктоши нет с ним рядом? Его бывшая девушка - Ларочка - оказалась настоящей красавицей... Что он имеет в виду, говоря, что они теперь хорошие друзья? Почему Денис иногда по несколько дней не звонит - может, он вовсе и не скучает?...

Виктоша стала замечать: если не набрать его номер самой, то звонка от Дениса можно не дождаться и неделю. Попробовав раз пожаловаться на это Янке, она зареклась вообще никогда не поднимать эту тему: заботливая Янка тут же перезвонила Денису и грозно потребовала отчитаться, почему он так себя ведет с ее дорогой подругой. Денис отшутился, а потом перезвонил Виктоше и зло выговорил ей, что не намерен слушать указания от посторонних, что если бы Виктоша хотела, то давно бы позвонила сама. И пропал еще на неделю.

Что такое ждать звонка от любимого - не самое ли острое чувство для пятнадцатилетней девчонки? Кажется, вся душа прилипла к телефонной трубке, а глаза так и норовят глянуть в ее сторону, поторопить ее гладкую пластиковую спину: звони же!!!
Ожидание звонка стало для Виктоши ежедневным ритуалом: она влетала в квартиру из школы, бросала в угол рюкзачок и сразу хватала трубку. С ней она садилась за стол обедать, с ней щелкала каналы телевизора, с ней открывала тетради для домашних занятий... В однообразных упражнениях по алгебре она видела только сочетания цифр, повторяющие числа из телефонного номера Дениса, а пронзительная любовная лирика мудрых классиков делала сердцу сто крат больнее: вот она, здесь, эта проклятая любовь! Стекает с ресниц и звенит в ушах!

Казалось, больнее уже не будет - за две недели ожидания Виктошины нервы измотались до предела. Но она верила, что в день своего рождения она непременно услышит Дениса, он просто тянет время, чтобы красиво помириться. Раньше она теребила Янку, выясняя, чем был занят Денис в школе, не сказал ли что-то о Виктоше, не замечен ли с какой-то другой девушкой. Янка же неизменно отвечала, что Денис ни словом не обмолвился с Янкой все это время. Теперь Виктоша прекратила все разговоры с подругой о Денисе. Просто ждала - не праздника, не подарков, не нового витка жизни, а хотя бы коротенького сообщения на мобильный с самого дорогого номера на свете...

...

Вечером Виктоша отменила прогулку с друзьями, сославшись на организованный мамой праздничный ужин в кругу семьи и заверив, что отметит с ними праздник в выходные. Маме же по телефону пообещала не задерживаться очень долго и не слишком много пить. И вышла из дома одна. Через полчаса, впиваясь ногтями в ладони и то и дело глубоко вдыхая воздух, чтобы справиться с подступающими слезами, она подходила к дому Дениса. У дверей она выкурила две сигареты, прежде чем ей удалось, наконец, проскользнуть в подъезд вслед за поддатым улыбчивым дяденькой. На темной щербатой лестнице Виктошу обдало невыносимым страхом: нужные слова не приходили на ум, даже мысли куда-то делись, одно душное предчувствие плохого.

Виктоша отошла к мусоропроводу и выкурила еще сигарету. Когда кашлем стало сводить гортань, она последним усилием воли, рывком шагнула к двери и нажала звонок. Потом еще раз. Когда ждать ответа показалось уже бессмысленным, она отошла обратно к лестнице, села на верхнюю ступеньку и, наконец, заплакала.

запись создана: 13.07.2007 в 20:24

---

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Янка подтянула Виктошу к невозмутимо-белому краю унитаза и подхватила пальцами чуть было не окунувшиеся пряди. Пока поникшее тельце булькало и содрогалось над мутной водой, Янка уничтожила на кухне все следы недавнего отчаяния, а после принялась поить Виктошу из стакана.
Через час дрожащими ладонями Виктоша приняла из рук Янки кружку горячего чая и, пристыжено спрятав лицо в пар, начала рассказывать.

Как она просидела допоздна у его подъезда в каком-то ступоре, не зная, куда идти. И как, наконец, он появился и прижал ее к себе, как просил прощения за то, что не поздравил вовремя - забыл мобильник дома. Как они пили чай на кухне, а в комнате прятался стеснительный старший брат, которого Виктоша никогда не видела. Виктоша так и не посмела заговорить о том, для чего ехала к нему, чтобы не спугнуть тот момент невыносимого счастья, заполнившего всю ее изнутри. И как у Дениса вдруг снова вспыхнул этот мерзкий огонек в зрачках и он с хохотом принялся рассказывать ей, чем был занят последние две недели - отлично погулял, много пил, почти не ночевал дома. А после, нарочито ударяя слова, назвал ее Ларой, и с восторгом рассмеялся ее ступору.
Как все вдруг замерзло, и вокруг, и внутри. Как Виктоша молча встала и покинула квартиру, но даже спуститься по лестнице не смогла. Села на щербатый камень и просто смотрела, как слезы растекались по коленкам. Денис не вышел следом. Тогда она, понимая, что уйти невозможно, а остается либо сидеть, либо вернуться, снова позвонила в дверь.
Так она выбегала и возвращалась четыре раза. На четвертый все-таки заставила себя дойти до остановки и сесть в троллейбус, вокруг, вроде, всполошились бабульки, кто-то ворчал, кто-то пытался всучить платок... А она только помнит, что слезы текли, текли, и не закончились даже дома, падали в стакан с "Клюковкой".
Конечно, открывала окно, садилась на подоконник... Трусиха, глянула вниз, вцепилась в штору и вместе с ней повалилась на пол. Вроде, разбила стакан, выкинула осколки куда-то, налила еще...
Денис так и не позвонил.

Виктоша закончила рассказ и поникла. Янка обняла ее за плечи, и обе уставились на телефон. Одна думала про Лару, а другая про то, как объяснить родителям сорванный карниз. Потом Виктоша ткнулась носом в Янкино ухо и зашептала слова благодарности.
Душевная мука была сравнима с физической болью в груди: не давала свободно вздохнуть, заставляла горбиться и безотчетно прижимать ладони к горлу. Мудрая подруга не тормошила Виктошу, не требовала через силу улыбаться, наоборот, дала вдоволь помолчать. Виктоша была благодарна Янке за понимание, старалась поскорее взять себя в руки; когда же Янке пришла в голову идея отметить день рождения в ее огромной квартире, Виктоша почувствовала слабую страсть к жизни, которую до капли выпил из нее Денис. Виктоша еще ни разу не бывала у Янки дома, даже когда та заходила за чем-либо домой во время их прогулок. Смущаясь выводка ее малолетних братьев, Виктоша всегда ждала на лестнице.

...

Шаткая дверь полутемной квартиры Янковских почти никогда не запиралась, внутри всегда находился хотя бы один представитель обширного семейства. Даже ключ доверительно оставляли за оторванным лоскутом дверной обивки, о чем знал если не весь двор, то все ближайшие соседи. Неудивительно, что именно к ним, на пятый этаж поднимались за спичками, стаканами и прочими нуждами все, кому не лень, и эти же самые все, кому не лень, незамедлительно бывали приглашены то на чашечку зеленого чая, то просто задерживались поглазеть на небывалый внутренний уклад квартиры. Таким же небывалым он показался и Виктоше, нечаянно приученной к типичности квартир в спальных районах.
Янкина мама была творцом, если не по профессии, то по призванию, потому все стены, мебель, полы и даже немножко потолки были... нет, не украшены... скорее обременены тяжеловесными гобеленами, являвшими взору стандартные узоры из птиц, листьев и бутонов, выполненные старательно, но без излишней гениальности. Это и, пожалуй, горы неглаженного белья, сваленные на всяких поверхностях, будь то топчан, стол или телевизор, - вот, что указывало на наличие взрослых людей в этом удивительном помещении. Все остальное пространство подчинили себе дети.
Самих детей, высланных в деревню на каникулы, Виктоша не имела возможности увидеть, но они незримо присутствовали на каждом сантиметре квартиры - в бессчетных игрушках, хлопающихся на голову с полок, стеллажей и даже из шкафчика в ванной (Янка возвращала их на место в такое же шаткое положение жестом столь привычным - как открыть ногой дверь - что Виктоша даже немного его переняла), в обилии немытых детских столовых приборов на кухне, в полянке из разноразмерной обувки в прихожей на газетке - от аккуратных кукольных, с ладошку, до разбитых полувзрослых "утюгов"... Видимо, само понятие порядка этому жилищу было не просто не знакомо, а даже чуждо, порядок отвергался и целенаправленно уничтожался поголовно всеми членами семейства.
Виктоша была брезглива не больше, чем мы с вами - есть муху из супа она, допустим, не стала бы, но кнопки в лифте преспокойно нажимала, не утруждаясь обматывать палец рукавом свитера. Но вот присесть на газетку, покрывавшую скамеечку у обеденного стола на Янкиной кухне, смогла лишь смирившись с неизбежностью перспективы замараться.
И потихоньку всякая засохшая пищевая пакость и мутный жир, обильно покрывавшие кухню то тут, то там, неторопливый таракан на косяке и три мусорных пакета, готовые в любую секунду изрыгнуть плотно упакованные в их недра отходы, стали казаться чем-то столь же естественным, сколь сосущая тоска, непрестанно насиловавшая Виктошино нутро. Они даже спелись в какой-то неповторимый дуэт, эта тоска и эта квартира, захламленная не намеренно, а скорее из любви к искусству. Сплелись и стали чем-то неразрывным, словно именно Виктошина тоска привела ее сюда, а вовсе не жизнерадостная Янка; словно сама эта квартира так долго не впускала ее одну в свои недра, а позволила войти только вместе с тоской. И они более не могли существовать отдельно в Виктошиной памяти.

Веселье долго не приходило, но никак не хотелось верить, что в ночь, когда вся огромная квартира в их распоряжении, им предстоит просидеть вдвоем. Решено было звать Антона - тот не позволит вечеру пропасть. Виктоша было поинтересовалась, прилично ли будет им вот так, после всего случившегося, пользоваться антоновым даром нескучно проводить время, но Янка уже во всю тыкала по кнопкам.
Виктоша понуро уничтожала сигареты и нянчила свою тоску. Близость Денисовой квартиры ощущалась так остро, что почти оставляла царапины на коже. Каждый день он проходит по той улице, что сейчас видна из окна. Каждый день его ладонь касается двери его подъезда, его сухая, узкая ладонь, с чуть неухоженными мальчишескими ногтями. Чем он занят каждый день? О чем думает в те секунды, когда Викины зубки безотчетно рвут в кровь ее губу от невыносимого желания одной единственной встречи?...
Рукой подать - и начнется его территория. От такой близости еще горше. Стоит позвонить - и он ответит. Стоит позвать - он придет. Больше нет расстояния физического, но результат один: пропасть осталась...
Виктоша отошла к окну и стала изучать фигуры прохожих в направлении его дома, но сумерки прятали лица. С улицы потянуло острым запахом, незабываемым, пронзительным - запахом весны.
Янка жестом показала - дозвонилась.

Антон говорил неохотно: он только что вернулся с прогулки с Олей и собирался посмотреть с ней фильм, пока не пришли родители. Янка сунула трубку Виктоше, но даже она не смогла переубедить примерного семьянина. Антон еще раз сухо отказал и отключился.
Через полчаса записная книжка была пролистана по два раза каждой, и лишь один номер остался не набранным, номер, который Виктоша знала наизусть. Янка одними глазами сказала: нет! И телефон был отложен. Пришло время напиться.
Специально ли, руководствуясь ли своим шестым чувством, Янка повела Виктошу в дальний магазин, не в тот, куда дорога шла мимо дома Дениса. На воздухе стало полегче и Виктоша даже смеялась, особенно над крохотной кошкой, заглатывавшей громадную сардельку прямо под окном магазина. Купили пельменей, лаваш, два пакета набили пивом и коктейлями в железных баночках, и домой к Янке вернулись уже втроем: по дороге встретили кудрявую серенькую девочку Ксюшу, откуда-то знакомую Янке. Ксюша еле слышно пропищала "давайте" на предложение напиться до свинячьего визга и незаметно плелась в хвосте всю дорогу до квартиры, мелко перебирая крепкими ножками в белых чулках.
На кухне Ксюша сняла курточку, и под ней оказались припрятаны две высокие пышные груди, до отказа натягивавшие бретельки грубого серого платьишка. Ксюша, разведя ноги, села на табурет, положила богатство прямо на стол, и закурила, щедро сыпля пепел себе в ложбинку.
Янка, в ответ на Виктошин ошеломленный вид, задорно подмигнула, мол, знай наших! Ксюша тем временем похлебала пивка, раскраснелась, освоилась, начала хрипловато смеяться над своеобразными девичьими шутками и, в общем, оказалась компанейской и даже через чур привлекательной девицей. Под Янкино бормотание и Ксюшины хихоньки Виктоша методично глушила банку за банкой, когда раздался звонок в дверь.

...

Янка не успела крикнуть "открыто", как в коридоре показался увешанный пакетами широкоплечий силуэт Антона. Девчонки завизжали от восторга и полезли обниматься, а он невозмутимо сгрузил ношу в угол кухни, расправил спину, а после с укором сказал:
- Ну не дуры вы, ей богу? У меня рядом Олька сидит, а я вам по телефону должен согласие давать?
- Пришел, пришел, пришел! - теребя Антона за свитер, верещала Янка, а Виктоша совершенно искренне и тепло улыбалась ему.
Наконец, угомонившись, гостя усадили на газетки, а на стол выложили богатые антоновы дары - запотевшие пивные банки, бутылку водки, вяленую рыбку, орешки, и три курицы гриль в искусно измятой фольге.
Виктоша пьяно хохотала вместе со всем, и думать позабыв про свой ледяной имидж. Атмосфера маленькой грязной кухоньки, где рыбные плавнички плевались прямо на стол, пивные пузыри от возбужденных взмахов рук выплескивались через прорези в банках и хлопались об пол, а сигаретный дым мутной стеной прятал искаженные лица от ночного безветрия, застывшего в распахнутом окне, так и располагала к дикому подростковому кутежу, когда нити морали, кропотливо, стежок к стежку налагаемые родителями на души своих чад, осыпаются, подобно ветхому кокону, и выпускают наружу неуклюжее крылатое буйство, сравнимое только с безумством победительницы-весны. Виктоша впитывала ее запахи кожей и довольно жмурилась от ощущения этого нового, непривычного единства: весны, поддатых гогочущих людей и ее сосущей кровь скорби. Измученный романтик был чертовски пьян.

Антон легко влился в веселый кутеж, хоть и запрятал глубоко-глубоко в глазах брезгливое осуждение - его Принцесса, краснолицая и расхристанная, широким жестом вытирала пивные потеки с подбородка, уверенно давила окурки в обколотом по краям блюдечке и заливалась смехом от самых пошлейших его шуток. Но от созерцания Виктошиного падения его скоро отвлекла маленькая крепкая попа Ксюши, усевшейся красавцу на колени - да не просто так усевшейся, а с целью знакомиться ближе. Его щеку бодрили колкие Ксюшины кудряшки, закрученные в жесткие спирали, а взгляд Антона, куда его не отводи, все равно норовил нырнуть в игривую тень между налитых грудей. И пока Антон боролся с соблазном уткнуться носом в ложбинку чаровницы, на кухне появились еще два неожиданных гостя.

...

Скорее сама Лиза была похожа на сестру Янки, чем Тимофей на ее брата. Такая же неуклюжая, полненькая, и такая же не по возрасту мудрая в глазах. Только если Янкина мудрость лучилась счастьем и домашним уютом, то Лизины черные зрачки были полны мудрости другого характера, той, которая приходит через страдания. И лишь поглядев Лизе прямо в глаза, сквозь прямоугольные очки в темной оправе, удавалось поверить в рассказы о том, какой странной складывалась ее судьба.
Малышка Лиза была нездоровым ребенком, постоянные ссоры и жестокие драки родителей довели ее детские нервы до полного истощения. Лиза быстро привыкла, что любое дело решается криком, и так же, как мать, принималась отчаянно верещать, если бывала недовольна. Потом начались эти раздирающие сознание головные боли и неуемные ночные страхи - Лиза сутками не могла спать, а от этого крошечная голова болела еще нестерпимее. Мать, заручившись единственной целью - довести мужа до могилы, не слишком беспокоилась за состояние ребенка. И помощи не было. Орущей Лизе щедро раздавались оплеухи, отец заводился и тоже принимался за воспитание домочадцев - колотил и мать, и девочку.

Когда Лизе исполнилось шесть, эта накатанная колея вдруг резко свернула, выбросив из их жизни отца. Мать было растерялась, потеряв объект постоянного раздражения, но не надолго, ведь оставалась еще Лиза. Теперь ребенок привычно корчился от мигрени под вопли матери, адресованные уже ей, негоднице, выблядку, тупорылой овце, никчемной и неблагодарной твари - эти эпитеты, раньше бережно хранимые только для отца, Лизе предстояло выслушивать еще не один год.
Лизу не повели в садик, она не знала, что такое школа, и даже почти не выходила на улицу. Когда сердобольные соседки обеспокоились и накляузничали, что бледной, хрупкой девочке из неблагополучной квартиры пошел девятый год, а ее ни разу не видели со школьным рюкзаком, маму стали прессовать из всевозможных инстанций. Мама взорвалась и с тройным усердием принялась воспитывать девочку, участились побои. Когда срочное старшая по подъезду решила подать в суд на изверга, мать вдруг пришла в себя, моментом оценила обстановку и в рекордные сроки уехала к кузине во Францию. В спешке отбывая в аэропорт, дочку мать попыталась запереть в квартире, но та подняла такой крик, какого еще не слышали стены, и, что-то прикинув в уме и перерешив, мать забрала-таки Лизу с собой.

Франция не произвела никакого впечатления на девочку - какая разница, в каком уголке мира погибать от мигрени... Зато мать сделала доброе дело: бросила Лизу у кузины, а сама пропала куда-то, и след ее простыл. Томная бездетная французская тетя сначала не знала, как и подступиться к визжащей племяшке, но после потихоньку разведала причину криков и девочку, наконец, отдали врачам, установили режим, водили к психологу и в церковь. Языка Лиза не знала, и ей наняли русского преподавателя на дом, только учеба эта не доставляла удовлетворения ни ученице, ни учителю.
Лиза со временем собралась, прекратила истерики, посерьезнела взглядом. Прошло два года, тетя прикипела к племяшке душой и уже не ждала сестру назад, да и Лиза, казалось, с благодарностью принимала теткину заботу. А потом взяла и сбежала, якобы от побоев тетки, в русский монастырь, где сиротке поверили и приютили. Ошарашенная тетка пыталась забрать ребенка, но Лиза так умело разыгрывала ужас при одном ее появлении, что тетку к ней больше не пустили. Глубоко задетая этим предательством тетка плюнула и оставила Лизу в покое.
Послушницей Лиза проходила долгие годы, тщетно пытаясь заставить свое сердечко впустить в себя господа. Но ни непосильный монастырский труд от зари до ночи, ни строгий пост, ни молитвы до обморока не помогали ей обрести желанного равновесия. Днем Лиза покорно трудилась, выполняя любые прихоти и желания сестер, иногда вовсе не высокодуховные. И мстительность, и карьеризм в изобилии присутствовали в смиренной монастырской жизни: порой Лизе приходилось мыть полы собственной юбкой и даже языком стирать пыль с ботинок сестры - так послушнице указывали ее место, одновременно проверяя ее веру: "Чистому - все чисто, а грязному - все грязно".
Истинной вере в Лизиной душе не было места, было лишь озлобленное упорство: кто, как не господь дарил ей страдания с детства? Возможно, желая, чтобы Лиза страдала для него. И если постичь смысл этих страданий, тогда и перестанет рваться на части ее усталая голова.
Наконец, в один из вечеров матушка позвала ее для личной беседы и сказала ей:
- В тебе есть большое желание прийти к Господу, но я вижу, что духовная жизнь будет тебе в тягость. Прошу тебя, подумай хорошо: если ты не видишь другого пути, как только принять постриг - что ж, оставайся. Но, Лиза! Мне кажется, в миру тебе будет лучше.
Лиза провела неделю, как в забытьи. Так яро, с такой страстью она не молилась еще никогда. И на седьмой день она, еле переждав ночь, с раннего утра покинула монастырь.
Ей было 18, девчонке, выпущенной на волю в чужой стране с крохотной суммой денег и записочкой с московским адресом в кармане. Но Лиза чувствовала себя уверенно: за ту последнюю непростую неделю, когда она донашивала в сердце выбор, по сути сделанный задолго до матушкиного совета, головные боли ни разу не потревожили ее.

Денег на обратную дорогу в Россию неохотно дала и необходимые документы помогла сделать тетка - за эти годы высохшая, раздраженная от царапающей душу обиды.
Так Лиза вернулась в Москву. По адресу, написанному матушкиной рукой, было сказано ехать ближе к ночи, когда вернется с работы ее старый знакомый и, возможно, приютит на время бывшую послушницу. И Лиза, еле разобравшись, как пройти в метро, доехала до центра города, чтобы прогуляться и оглядеться - в какую жизнь она попала теперь.
Москва не понравилась: ранняя весна окатила Лизу грязными брызгами из-под колес, прохожие поразили недружелюбностью, а через час Лиза очутилась в отделении милиции, где молоденькие сержанты, гогоча, долго перебирали ее документы и нарочито громко обсуждали, кто повезет эту малохольную французскую шлюшку к себе.
Поздним вечером Лизу забрал один из них - высокий блондин с надменными арийскими чертами - отвел подальше от участка, сунул ей в руки ее полупустой рюкзачок и подтолкнул в спину: иди. Перепуганная Лиза со слезами поблагодарила и зашарила рукой в недрах рюкзачка, проверяя, все ли на месте. Ариец молча развернулся и неторопливой милицейской походочкой двинулся вдоль дороги. Тут девушку окатило жаркой волной - деньги и бумаги были на месте, но пропала записочка - клочок со спасительным московским адресом! Наверно, вылетела, когда бесцеремонные стражи порядка обыскивали кармашки. Лиза стала изо всех сил вспоминать хотя бы название улицы, но паника жгла и стучала в уши, мешая думать - Лиза не могла припомнить даже первой буквы. Прямая спина арийца еще не скрылась из виду, и Лиза со всех ног бросилась догонять.

Светлые брови высоко взлетели, когда сержант обернулся на ее робкий оклик. Маленькая французская дурочка что-то лопотала про потерянную бумажку; ариец только фыркнул и пошел дальше. Он итак чуть не поссорился с ребятами, забрав девчонку из отделения: вечер пятницы навевал игривое настроение, и сержанты обрадовались возможности поглумиться над "беженкой", заперев ее на ночь в обезьянник.
Сам он спешил в гости к бывшему однокласснику - в их большом семействе чуть не каждый день случались то именины, то крестины, то поминки. Сержант любил простоватых, душевных родственников друга, с ними он отдыхал душой от своих склочных и грубых товарищей по службе. В тот день спор с разгулявшимися сослуживцами из-за девчонки сильно задержал его. Застолье было решено проводить на свежем воздухе, и все семейство и десяток приглашенных друзей уже собрались на скромной заросшей дачке, один только сержант опаздывал. А теперь эта ненормальная еще и тащится за ним, раздражает хлюпаньем носа. Сержант чуть ускорил шаг.
Солнце скрылось, и пронизывавшая воздух дневная жара моментально ушла. Становилось ветрено: капризный юный март стабильной погодой не баловал. Ариец купил сигарет у метро и закурил, прикидывая, сэкономить денег на комфорте и добраться электричкой или все-таки разориться на такси. Ненормальная девица тоже остановилась неподалеку, забито поглядывая исподлобья.
- Ну что тебе? - не выдержал сержант, шагнув к ней.
В ответ девчонка осела на бордюр и, прижав пухлыми ручками к груди рюкзачок, заревела, как отчаявшийся малыш.
На них стали оглядываться прохожие. Ариец про себя матернулся, но форма накладывала свои обязательства, отступать было нельзя. Он неловко протянул руки и взял француженку за плечи, помогая подняться; девчонка легко поддалась и стала что-то жарко втолковывать ему, глотая слезы, но сквозь всхлипы он никак не мог разобрать слов. Когда, наконец, сержант добился внятного рассказа, то только махнул рукой: забудь!
Возвращаться с ней в отделение для поисков клочка, который, скорее всего, уже растоптан сапогами или выброшен, означало бы потерянный час, а отправлять девчонку обратно одну казалось жестоким, да и, в конце-концов, не для того он отбивал ее у приятелей, чтобы вот так отдать им их жертву назад. Ариец предложил ей свой сотовый, но звонить было некуда ни в Москве, ни даже во Франции. И тогда, совсем растерявшись, сержант набрал номер Тимофея.

---

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

О своих мытарствах Лиза рассказывала уже с хохотом, нежно и благодарно поглядывая на Тимофея. Тот держал на коленях круглую Лизку, как мягкую подушечку, крепко прижимая к груди обеими руками, отрываясь только на тосты.
Разглядывая их, Виктоша поражалась, какими небывалыми бывают чужие истории! Вера в судьбу казалась Виктоше сродни чрезмерной религиозности, но что, как не бог или судьба, помогли Лизе и Тиме встретиться - случайно, странно, романтично. Не было бы сумасшедшей мамаши, Франции, монастыря, совестливого сержанта - вряд ли попала бы она на дачу к Янковским, которые со своей обычной душевной широтой приютили на пару дней "беженку", увязавшуюся за Тиминым другом.
На время праздника Лизе предложили погостить на даче, а после собирались подыскать ей жилье у знакомых. Но другого жилья не понадобилось: через два дня Тимофей сделал Лизе предложение, под одобряющие кивки всего дружного семейства, от мала до велика. Потом Лиза тихонько призналась Тиме, что уже на следующее утро полностью вспомнила адрес с утерянной бумажки, но желание еще хоть разок проснуться в доме, где каждую комнату, каждую трещинку в стене заполняла самая настоящая, густая, как патока, любовь, и еще хоть денек чувствовать себя принадлежащей к доброй и понимающей Семье, заставило ее соврать. Тима, смеясь, гладил ее плечи и клялся, что и так бы никуда не отпустил ее, поразившую своим появлением всех сердобольных Янковских - взъерошенного воробышка, бесприютного, беззащитного, такого крохотного рядом с рослым, статным сержантом - и затронувшую в них струнку добродетельности, самую чувствительную.
Свадьба планировалась на конец месяца. Лизу и так уже приняли в семью, и в дом Янкиных родителей - дядьки и тетки Тимофея - Лиза входила на правах жены.

Чужая сказочная любовь, чудесная, случившаяся с первого взгляда, больно резанула Виктошу по сердцу. Они были хоть и несуразны на вид - кругленькая очкастая Лиза и некрасивый лицом, простой и быдловатый, с разухабистыми манерами и изуродованными пальцами правой руки Тимофей - но между ними чувствовалось та обоюдная страстная тяга, которая померещилась Виктоше в период первых встреч с Денисом, но теперь стала будто однобокой. Сквозь мутный сигаретный дым и пьяную пелену Виктоша выхватывала взглядом крошечные фрагменты: их соприкасающиеся щеки, ее большой палец, скользнувший по его предплечью, густую нежность в их глазах и в жесте, которым он отвел прядь волос с ее лба...

Виктоше стало дурно: болело где-то внизу живота, сдавило ребра, свело скулы - он нужен, нужен, нужен был ей сейчас, здесь, немедленно, с любыми последствиями. На все остальное плевать!
Янка перехватила Виктошу у выхода, готовую бежать и трезвонить Денису в дверь. В обмен на обещание Виктоши пожалеть бедных Денисовых родителей, никак не заслуживших такого сюрприза, как пьяненькая подружка сына на пороге, Янка согласилась пригласить Дениса на вечеринку. Виктоша приникла к трубке параллельного аппарата, стараясь не пропустить ни одного слова, ни малейшего вздоха своего мучителя, крепко вцепившись зубками себе в ребро ладони, чтобы невзначай не застонать от нетерпения. Денис был согласен прийти. Он принял приглашение спокойно, без признаков восторга или волнения, даже несколько минут не отпускал Янку с линии, обсудив с ней несколько школьных новостей. Он шутил и смеялся, хрипловато, волшебно, он произносил слова так же тягуче, словно мурлыкая, как и в тот самый первый их разговор по телефону. И он ни разу не поинтересовался, будет ли в квартире Виктоша.

...

Зайдя на кухню, Денис первым делом заглянул в ложбинку Ксюше, после невозмутимо протянул Антону ладонь. Удовлетворенный ответным пожатием, представился Тимофею, а после повернулся к Виктоше. Хозяйским, легким движением он приподнял ее со скамьи, сел сам, а Виктошу опустил себе на колено, придерживая за талию.
- Штрафная полагается? - поинтересовался он, наливая сам себе водки в стакан. Тимофей и Антон ухнули: "Ну, мужик!", присоединились, чокнулись, выпили.
Виктоша замерла на остром колене Дениса, снова боясь спугнуть ощущение того, что, наконец, она дома.
Денис тут же налил и осушил вторую, чуть отвлекся на беседу с Тимофеем и опрокинул третью. Переведя дух, он встал, подталкивая перед собой Виктошу.
Он завел ее в детскую, где вдоль стен стояли две двухэтажные кровати и клетчатый диван, прорехи в обивке которого едва проглядывали из-под потрепанных плюшевых игрушек. Подвинув гигантского медведя, Денис усадил Виктошу и встал над ней, чуть склонив на бок голову. Его смуглая кожа уже потемнела под пугливым весенним солнцем, а отросшие, начинающие виться волосы придавали ему невинный, беззащитный вид со всей его мальчишеской несуразностью, тонкими запястьями и шеей, с ободранными коленками под джинсовыми шортами на узких бедрах и даже с нетрезвым, вызывающим взглядом.
- Будешь разговаривать или опять начнешь реветь?
- Не начну, - сказала она.
И Денис сел рядом, и стал нежно разглаживать пряди волос, рассыпанные по Викиным плечам. Его пальцы заскользили по спине, а голос мурлыкал какие-то извинения, которых она уже не желала слушать, умиротворял, очаровывал.
- Обещай, что больше не сделаешь мне больно, - просто попросила она.
- Обещаю постараться. Мне тоже не сладко, когда ты плачешь. Я ведь люблю тебя.
- И я тебя так люблю...
- Давай посидим в темноте, - сказал Денис и дернул выключатель, а после взял ее на колени и обнял.
Обмирая от счастья, Виктоша прижалась щекой к его груди, вдыхая острую смесь запахов - алкоголя, духов и его тела; от этого запаха и близости его смуглой кожи слабели конечности и кружило голову, и если бы Виктоша стояла, то колени точно подогнулись бы. Денис нежно отстранил ее, быстрым жестом стянул через спину футболку, и опять привлек к своей груди Викину голову. Она поняла правильно и начала его легонько целовать: плечо, ключицу, поднимаясь выше к уху, щекотала носом и губами шею, где будоражащий запах был еще сильнее, чуть прикусила мочку, упиваясь тем, что каждое ее движение заставляло Дениса тихонько всхлипывать и обнимать ее все крепче. Медленно он откинулся назад, увлекая Виктошу за собой, а когда она оказалась сверху, расстегнул и швырнул куда-то за диван ее ветровку. И они переплелись - два тонких силуэта среди плюшевого зверинца - переплелись и слились в один: Виктоша уже не чувствовала своих движений, не смотрела глазами, не дышала - за нее это делал Денис.

Пока Денис целовал ее, Виктоша ждала, что он шепнет на ухо "Ты готова? Если нет, я подожду" - так она всегда представляла этот момент. Но Денис без слов избавил ее и себя от одежды и, зарывшись еще глубже в игрушки, так что Виктоше приходилось отворачивать нос от колкой шубки какого-то зверька, уже гладил ее в тех местах, которые она сама еще стеснялась исследовать. Он делал это напористо, гораздо уверенней, чем она могла от него ожидать, и в сто раз волшебнее, чем в самых неприличных фантазиях. Виктоше не приходилось гадать, хочет ли он ее сейчас - она отлично ощущала это желание, непривычное, пульсирующее, прижатое к ее бедру. И когда от бешеного стука сердца в ушах она уже не расслышала бы, да и не ждала подобающих моменту слов, готовая раздвинуть колени и пустить, громыхнула дверь и в комнату ввалилась пьяная Янка.

- Ну вы куда пропали?! - она выскочила прямо на середину и крутила головой, силясь разглядеть их в темноте, замеревших среди игрушек.
Виктошу окатило жаром от стыда, и она изо всех сил вжалась спиной в диван, жестом умоляя Дениса промолчать, но тот, совсем голый, вскочил, в два прыжка преодолел расстояние от дивана до порога и захлопнул дверь. Янка обернулась на шум и, не разглядев наготы Дениса, протянула к нему руки.
- Помирились?
- Помирились, - мурлыкнул он, все еще стоя спиной у двери.
- Ну слава богу, а то делись куда-то. Идемте к нам.
- Лучше ты к нам.
По тому, как Янка коротко охнула и отступила на шаг, Виктоша поняла, что скрывать уже нечего - Янкины глаза привыкли к темноте. Она поднялась с дивана, вдруг в полной мере ощутив, как чертовски она пьяна, и зашарила рукой в поисках своей одежды, но нащупать смогла только шорты. Прижав их к животу, она попыталась оттолкнуть Дениса от двери и выйти из комнаты, только тот не пустил. Резко схватив за плечо, он подтянул ее к себе и вполголоса хрипло заговорил на ухо:
-Куда ты направилась? Я же тебя не выгоняю, давай просто возьмем ее к себе. У меня еще не было двух сразу! А потом, если захочешь, мы сделаем это одни.
Виктошу затошнило, непонятно, от выпитого или от отвращения. Она низко нагнула голову, пряча лицо за волосами от тусклого мерцания его белков в темноте, от возбужденных ноток в его голосе, от его предательского напора.
- Янка не захочет, - нарочито громко сказала она.
- Что не захочу? - отозвалась Янка.
- Ты не захочешь быть третьей, - чеканя слова, повторила Виктоша, но Янка ни сколечко не поняла намека.
- Почему не захочу? Я очень хочу.
И тут же Виктоша почувствовала ее ладони на своих плечах, а остренький Янкин носик привычно - как во время их интимных объятий в ночных клубах - ткнулся в ее ухо.
- Я тебя всегда хочу, а если ты пригласишь Дениса, я буду только рада.
И уже Виктошину покрытую мурашками кожу гладили и массировали четыре руки, и каждый палец словно оставлял на ней горящий ожог. Денис мягко отнял шорты и прижал ее к себе, свободной рукой помогая Янке расстегнуть молнию кофты. Виктоша было рванулась из их объятий, но дурнота усилилась настолько, что уже не было сил противиться и она обмякла, рухнула на четвереньки, больно ударившись коленями о пол. Денис сдернул с двухэтажной кровати плед и расстелил рядом; Виктоша позволила перевернуть себя на спину. Еле сдерживая рвоту, она умоляла: "Пусти!", но Денис крепко прижал ее к полу всем своим весом, и в тот момент, когда стоявшая над ней Янка расстегнула бюстгальтер и прямо на ее рыхлый живот, небольшой складкой нависающий над полными белыми бедрами, выпали две вислые мягкие груди со смешными сосками в разные стороны, Виктоша потеряла сознание.

В забытьи она смутно грезила о чем-то нехорошем, о неясной опасности, представлявшейся сначала в виде шторма, с тошнотворным ритмом накатывающего огромные черные волны, а после в виде грозового неба, пучившего молнии, одна из которых все время метко попадала в нее, от чего в животе разливалась жгучая назойливая боль. Постепенно молнии сгинули и чернотой, застилающей взор, оказались ее собственные веки, а ритмичным шумом волн - прерывистое дыхание рядом. Виктоша повернула голову на звук и приоткрыла глаза. Подле нее с искаженным лицом, крепко зажмурившись и изогнув губы, ничком лежал Денис, и тело его сотрясалось от резких движений налитых бедер оседлавшей его Янки. Ее лицо было запрокинуто, волосы облепили напряженную шею, руками она гладила свою грудь и живот. От контраста смуглого живота Дениса и ее белой, почти синюшной в темноте, кожи начало резать глаза, а в воздухе разливался чужой кислый запах взмокших тел.

Тошнота больше не тревожила, в голове осталась только звенящая пустота. Стараясь не смотреть на раскачивающиеся тела, Виктоша поднялась и скользнула к выходу, подхватив по дороге отброшенные в сторону шорты. На кухне продолжалась пирушка, стучали о стол рюмки, доносились отрывки фраз; незамечена никем, Виктоша зашла в ванную и заперла за собой дверь.
Там, в резком свете голой лампы она увидела на внутренней стороне бедра отчетливые следы размазанной крови. Она поднесла ладонь к промежности, прижала пальцы - и растаяли последние сомнения насчет происхождения снившейся ей боли.

Уж лучше так. Уж лучше не помнить первого раза, который ей предложили поделить на троих.
Они оба пережили насилие, ее романтик и циник, оба прижимали ладони к ноющему животу, только все нутро циника горело адской ненавистью к бывшим другу и подруге, а романтик погибал, корчился, агонизировал от разъедающей его ревности. Сидя на краю ванной Виктоша вяло прислушивалась к их грызне, не желая принимать ни ту, ни другую сторону. Начали саднить разбитые об пол колени, очень сильно хотелось курить и забраться к маме на ручки, чтобы не знать, никогда не знать этого кошмара. Ее впервые заинтересовали собственные запястья - узкие фарфоровые косточки, прозрачная кожица, а под ней тоненькие голубые переплетения, несущие в себе жизнь. Если жизнь станет не нужна, ее можно запросто выпустить на волю - и она уйдет.
Виктоша, насмотревшись, опустила руки - ей пока очень нужна была жизнь. Нужна, чтобы только заглянуть Денису с Янкой в глаза, когда те выйдут из комнаты.
Она поднялась, дернув щекой от возвратившейся боли, включила воду погорячее и, смыв с себя озноб вперемешку с кровью, вытерлась и натянула на голое тело шорты. Сверху одеть было нечего, тогда она стянула с сушки чью-то футболку, по размеру способную укрыть двух с половиной Виктош, и, вскинув мокрую голову, отправилась на кухню.

Выносливая четверка уже приканчивала водку. Антон уставился на нее, появившуюся в дверях одну, и Виктоша поспешно отвела глаза от заигравшей на его торжествующем лице ухмылки, в которой лучилось злое и мстительное удовлетворение. Виктоша прошла через кухню к открытому настежь окну, подцепила со стола едва початую пачку сигарет и села на подоконник, приготовившись ждать...

В пачке оставалась одна сигарета, а за окном уже начинало светать, когда из коридора, наконец, показались двое - Янка, завернутая в простынь, с розовыми щеками и какой-то развязной, блядской походкой, и Денис, смотрящий спокойно и прямо, такой, как всегда - грациозный, неторопливый, опасный.
Янка пискнула что-то еле слышно и, опустив глаза, даже ни разу не глянув в Викину сторону, юркнула в ванную. Антон ликовал. Денис присел на край скамьи, вытянул ноги и немного усталым жестом подтянул к себе стакан. С минуту он рассматривал свой живот, низко опустив лицо, а потом перевел хитрый взгляд на Виктошу:
- Как ты себя чувствуешь, солнце? Мне показалось, ты перебрала. Очень жаль, было так здорово.
Больше Виктоша не желала ничего знать. Она соскочила с подоконника так, что огромная футболка упала с плеча, почти открывая грудь, и кинулась к двери, но ее отбросила назад сильная рука Тимы, ухватившая за локоть.

Теперь было заметно, что потеря самоконтроля при приеме больших доз алкоголя - семейная черта Янковских. Тяжелый взгляд пьяного Тимофея, которым он медленно окидывал голое плечо и искусанные губы Виктоши, был исполнен похоти.
- Люблю маленькую грудь, - хрипло и громко произнес он, ничуть не беспокоясь о сидящей рядом полненькой своей невесте, - Чтоб не висячее вымя, а аккуратные такие сисочки. Да и вообще, Дэн, если бы не ты, ох я бы Вичке впердолил!
- А что я? - отозвался Денис, - Пусть она сама решает, она уже большая девочка.
Мертвая лицом, со сведенным судорогой горлом, Виктоша резко, с вызовом опустилась Тиме на колени, не отрывая глаз от заинтересованного лица Дениса. Но тот только забавлялся, глядя, как Тимофей тут же развернул добычу к себе и впился ей в рот губами, глубоко зарыв изуродованные пальцы в светлые пряди на ее затылке. Виктоша наигранно увлеченно работала языком, а перед глазами застыла довольная усмешка Дениса; и только когда Тима оторвался, чтобы глотнуть воздуха, в поле зрения Виктоши попал взгляд другого наблюдателя - пораженного, не желающего верить глазам - взгляд невесты Тимофея.

Этот взгляд оттолкнул Виктошу от Тимы, и погнал вон из кухни, погнал прочь от безумной свалки, куда без разбора все они вывалили любовь и похоть, надежду и разочарование, доверие и предательство - и все это перемешалось, и больше не возможно было отделить одно от другого; среди дыма и пивных испарений в воздухе не осталось ни единого дуновения чистых чувств, только страшная, заразная смесь, влекущая одну беду за другой.
Как была - с влажными волосами, в чужой огромной футболке - едва превозмогая почти физическую боль в груди, Виктоша вылетела на лестницу, потом во двор, и, задыхаясь, замедлила бег, только когда дом Янки скрылся из виду. Ее никто не преследовал и не пытался остановить. Это было и не важно, потому что на этот раз она бежала не от Дениса, а от того, какой она увидела себя в Лизиных глазах: случайной шлюшкой, так легко сменившей партнера и в секунду разметавшей в прах Лизино долгожданное и выстраданное счастье - крепкую, надежную, любящую семью.

...

Вздрагивая плечами от весенней предрассветной прохладцы, запинаясь носками кроссовок о плиты, идет по трамвайным путям девочка-подросток. Девочка, больше не желающая рассветов. Девочка, в которой циник навсегда победил романтика.

---

Затруднено движение на улице Мичурина.

- Ты замужем? - шепчет он, и его рука замирает над моей, не коснувшись.



Я сжимаю руль; таким тяжелым, как сейчас, кольцо казалось мне лишь в тот день, когда Дмитрий Владимирович надел его мне на палец. Только тогда оно было еще и ледяным...



Мы стоим, парализованные пробкой, оглушенные могучей волной воспоминаний семилетней давности, пораженные невероятной встречей посреди города нашей юности, скованные неловкостью и невозможностью еще раз расстаться. На улице духота, крыша моего Лексуса опущена, и очень хорошо видно, как в воздухе плывет прозрачный тополиный пух - в полном безветрии он покачивается и почти не опускается вниз, и все вокруг, как замедленное немое кино, тяготит, настораживает и душит. Ни цепочка раскаленных машин, ни наши застывшие руки так и не двигаются с места - мой белый Лексус на черном асфальте, побелевшие костяшки на черном руле, белый пух в отражении его черных-черных зрачков.



Наконец, он касается, но не руки, а браслета - трогает пальцами бриллиантовые капельки, гладит теплый матовый металл - и его рука падает обратно на колено. Я хочу посмотреть ему в лицо, но не смею повернуть головы, иначе не сдержу слез. Он искоса разглядывает меня, и я знаю, о чем он думает. Что я стала похожа на дорогую куклу. Нет больше той дерзкой девчонки, с которой он целовался до одури в подъезде... Все, что он видит, уже стало моим: медовые пряди, карамельная кожа, ногти, гладкие и блестящие, как леденцы. И серьги, браслеты, кольца - золотые мои кандалы. Больше они не кажутся мне ледяными. Согрелись со временем.



Одна шустрая слезинка все-таки перебралась через реснички и щекочет щеку. И я уже не могу терпеть - поворачиваюсь и смотрю ему прямо в глаза, чтобы он сам увидел ответ. В его лице ни кровинки, скулы сводит злая, презрительная досада. Тонкая, еще почти мальчишеская, его рука ложится на рычажок и толкает дверь.



- Ты сам хотел, чтобы я была счастлива! - кричу я ему в спину.



Но его уже нет рядом, только колышется прозрачный пух, потревоженный хлопком двери. Я за рулем. Мне нельзя плакать. И словно в помощь мне, машина спереди дергается, начинает отдаляться, и я, сосредоточившись на дороге, давлю педаль, двигая Лексус вперед.

---

Другая жизнь

Поздним многолюдным утром по узенькой улочке шли навстречу друг-другу две девушки: маленькая блондинка со вздернутым носиком и задорными веснушками и пышная, сильно загорелая брюнетка с дразняще-влажными губами. Поравнялись и прошли, едва столкнувшись плечами, не удостоив друг-друга ни единым взглядом; прошли, чтобы больше никогда не встретиться.



Маленькая блондинка, едва сдерживая слезы, шагала к метро. Обида жгла изнутри, набухала, шпаря сердце сильее, чем солнечные лучи кожу, клокотала и грозила выплеснуться, застилая глаза. Мы не знаем, куда она ехала, но это и не важно, ведь мы знаем, откуда. Оттуда, где среди хаоса холостяцкой квартирки, среди сопящих тел смутно знакомых дам и их случайных мужей, похрапывало ее самое любимое тело - то единственное, от чьего присутствия дрожали колени и путались мысли. Тело похрапывало, навалившись на полуобнаженную незнакомку, с которой нечаянно совокупилось пьяной ночью вместо своей маленькой блондинки. То было не единственное подобное непопадание - он мог часами петь диферамбы ее очаровательному носику и задорным веснушкам, но стоило невдалеке колыхнуться паре полных, полуприкрытых топом грудей, как веснушки меркли и забывались вкупе с их хозяйкой. И блондинка не в первый раз убегала с вечеринки, позорно сознавая, что никуда она не убежит... Образы полногрудых соблазнительниц перемешивались в памяти, блондинка путала лица и уже не помнила имен.



Пышная брюнетка цокала по направлению к бутикам - там она хотела вознаградить себя за пережитый провал. Ее в очередной раз забраковали, а к этому она так и не научилась относиться философски. Брюнетка работала моделью, а посему, как и ее товарки, страдала массой комплексов. А как же жить в гармонии с собой, если на одном кастинге про тебя говорят: "Не пойдет. Слишком высокая." А на другом заявляют: "Извините, больно маленький рост!" Один фотограф рычит:"Не дуй губы! И так на поллица!" А другой бросает визажисту: "Положи еще блеска, котик, мне нужен чувственный рот, а не как у этой!" Но самый большой проблемой загорелой брюнетки была грудь. Полная, высокая, совершенной формы, поглядев на которую никто не поверил, что она натуральная. А щепки, вроде Твигги и Мосс, как на грех, уже ввели моду на плоских моделек, ровных, как сзади, так и спереди. Будь ее грудь произведением пластического хирурга, брюнетка без промедления избавилась бы от имплантатов; уничтожать же столь безупречную от природы вещь не поднималась рука. Оставалось лишь проигрывать кастинги на лучшие съемки анорексичным пацанкам, тем более, что образ взъерошенной хулиганки, какой требовали теперь большинство заказчиков, совсем не шел ее женственному, холеному телу.



Поздним многолюдным утром по узенькой улочке шли навстречу друг-другу две девушки: заплаканная маленькая блондинка и раздраженная пышная брюнетка. Поравнялись и прошли, едва столкнувшись плечами, не удостоив друг-друга ни единым взглядом... И в ту секунду обе они страстно пожелали быть друг-другом.

---

злободневное

внимание. нецензурная лексика.

ВСЕ ЗАЕБЛО! СКАЖУСЬ БОЛЬНОЮ

И НА РАБОТУ НЕ ЯВЛЮСЬ.

В ЛЕС УДАЛЮСЬ И ПОД СОСНОЮ

САМА С СОБОЙ В ДРОВА НАПЬЮСЬ.



В ДРОВА! КАК ИВА НАД ВОДОЮ,

СКЛОНЯТЬСЯ БУДУ ГОЛОВОЙ

И ТОЙ ЖЕ САМОЙ ГОЛОВОЮ

БЛЕВАТЬ НА ИЛ БЕРЕГОВОЙ.



А ПОСЛЕ ВЫПОЛЗУ НА СУШУ -

НЕСЛЫШАЩЕЙ, НЕМОЙ, СЛЕПОЙ...

ЖЕЛУДОК ОБЛЕГЧИВ И ДУШУ,

ВЕРНУСЬ ПРОТОРЕННОЙ ТРОПОЙ.

---

ну и еще песенка

1.Он заманчивей дня,

Он опасней ночей,

Он не любит свечей,

В темноте он, как дома.

Свой среди воронья,

Свой среди королей,

Он не любит людей,

Только терпит знакомых.



Ref/ Он не верит в богов,

Презирает рабынь,

И небесная синь

Для него неприятна.

Ни придумывать слов,

Ни подыскивать тем

Он не станет ни с кем,

Он уйдет безвозвратно.



Он опасней ночей,

Он заманчивей дня,

И средь всех мелочей

Он не любит меня...





2.Он один много лет,

Боль ему не сташна,

И не тронет весна

Это хищное сердце.

Он устал от побед,

Он дитя пустоты,

И под солнцем мечты

Ему не согреться.



Ref/ Он не верит в богов,

Презирает рабынь,

И небесная синь

Для него неприятна.

Ни придумывать слов,

Ни подыскивать тем

Он не станет ни с кем,

Он уйдет безвозвратно.



Он один много лет,

Боль ему не сташна,

И средь многих побед

Я ему не нужна...